ЗАКЛАНИЕ

____В отличие от путешествий, праздников и значимых событий обыденность почти не сохраняет о себе воспоминаний. Приходится скрести и колупать, чтоб по углам набрать достаточно реминисценций и хоть как-то воссоздать её. Преобладание лакун в воспоминаниях о повседневности несложно объяснить, причина кроется, как это часто и бывает, в материале. Парок его — недолговечность мела, обыденность рисуется известняком, в то время как всё остальное — чернилами, пастелью, маслом или акварелью. В мечтах жизнь предстаёт всегда насыщенной и выполненной в красках. Глянцевая обложка. Счастливая пара. Ширма, одним словом; удовлетвориться б этой лживенькой личиной, но ты настырно открываешь глянец, пытаясь выведать, что скрыто там за красочной страницей, но журнал не открывает тайн. Ты думаешь, что на страницах этого журнала фиксируется жизнь, но, всматриваясь, узнаёшь, что записанное там, всего-то-навсего списки продуктов да рецепты, простое ежедневное письмо, не содержащее в себе какую-нибудь ценность.
____Но может быть и по-другому: страница в социальной сети с фотографиями. Всегда счастливые влюблённые, всегда в обнимку, но это тоже лишь открытка, изображающая только то, что ими и желаемо, но уж совсем не то, что подлинно. На фотографиях мы непременно счастливы, какую ни возьми. Вот только были не одни улыбки. Тот год был полон испытаний, хотя когда уж не было их в нашей жизни? Мне кажется, что мы с тобою толком и не жили без перипетий…
____Всё лето и начало осени ты восстанавливалась после аборта, тебе пришлось на время даже завязать с уроками и репетиторством, и, как назло, тогда же осознали мы, что труд наш ничего не стоит. Инфляция, которая стремилась одолеть рекорды, съела всё, что оставалось после трат на коммуналку и продукты. Мы, небогатые, вдруг стали бедняками. На всё это накладывалась и твоя болезнь, и связанные с ней сопутствующие медицинские расходы. Сейчас я удивляюсь лишь тому, как удалось нам не залезть в долги и всё-таки свести концы с концами.
____Наша страна тогда особенно погрязла в воровстве, коррупции, некомпетентных кадрах. Почти что каждый месяц независимые журналисты публиковали расследования, в которых разоблачали политиканов, раскрывая их счета в офшорах; у прокуроров и министров находили дачи и дома, на их зарплату этого нельзя было купить, но ни один герой расследований не ушёл в отставку. Страну тащили по частям, но бестолковому народу было наплевать. Да, многим было наплевать, но всё-таки не нам. Нам было гадко, что у нас крадут не только наши деньги, но и будущее нашей небольшой страны.
____Волною по стране катились митинги, и мы были на них. Добиться своего нам, к сожалению, не удалось, никто из коррумпированных министров не ушёл в отставку, но мы уже тогда с тобою были против всего того, что произошло потом. Были против тогда, когда всё это ещё можно было остановить… Но, впрочем, даже та трагедия, которая развернулась после, на глазах у всего мира, уверен, никого не научила ничему… Увы, грамотность населения оценивается только по умению читать и писать, а вот понимать, что они читают, от народа никто не требует, не говоря уж и о том, чтоб сравнивать прочитанное с настоящим положением вещей.
____А мы с тобою были в крайней степени пассионарны: клеили листовки, ночью баллончиком писали на стенах домов и в переходах лозунги, призывы. Если б нас тогда поймали, то вполне могли привлечь к суду. Но это нас не очень-то пугало, для нас с тобою эта общая борьба была протестом против страха, все остальные хоть и разделяли недовольство властью, но боялись, а для нас одна лишь мысль существования в страхе была неприемлемой. Намеренно мы не входили ни в какую политическую организацию, поскольку нашим объединением было — мы. И наше «мы» было настолько прочноспаянным союзом, что окружающее само собой как бы стекалось в эту общность, и, казалось, только личного, отдельного от нас двоих, не существует.
____В попытках вспомнить нашу повседневность, я неизменно натыкаюсь на всегдашние вечерние беседы. Мы каждый раз, придя домой с работы, обсуждали, что узнали за день. Обилие аллюзий в нашей речи превышало число причастных оборотов в диалогах иных граждан, хотя мы вовсе не общались как-нибудь высокопарно, наши разговоры зачинались с самых заурядных фраз: «Я тут прочла…» — «Я вот подумал, что…» — «Ко мне пришла идея…» — «Знаешь, что узнал я?» Мы обсуждали происшествия, историю, политику, науку и искусство. Но не одними разговорами была наполнена наша с тобою жизнь; в воспоминаниях я часто застаю нас за просмотром фильма или передачи, нередко вижу сидящих за компьютерной игрой, но попадаются и вовсе исключительные кадры частной жизни, которые всё это время свято были скрыты от чужих соображений о досуге. Ты помнишь, как читали мы стихи на память? Поочерёдно мы вставали и читали, будто школьники, друг другу то, что помнили. Когда прочитывали всё, что знали наизусть, тогда мы брали томики стихов. Как жаль, что мы ни разу не додумались запечатлеть прочтения стихов на видео или хотя бы сделать фото; довольно любопытно было бы сейчас взглянуть на эти артефакты Мнемозины.
____Сидя за ноутбуком и просматривая фотографии тех дней, я замечаю перемену, о которой вовсе позабыл. Я как-то в разговоре обронил, что тёмные тона будут куда как выразительней смотреться в сочетании с твоим лицом, и, видимо, это зерно моих предположений через время проросло в намеренье твоё сменить природный цвет волос на тёмно-шоколадный. Нужно признать, этот насыщенные коричневый тебе невероятно шёл, ты стала выглядеть иначе, и не я один комплементарно это отмечал. Но вот сейчас, я, всматриваясь в фотографии, где локоны твои ещё имели светло-карамельный цвет, в котором отражалось солнце и, подмигивая, растворялось в нём, вплетясь, ловлю себя на том, что эта перемена тона цвета не только что-то привнесла в тебя, но и отняла. Не спорю, прошли годы, и пропал налив в юных щеках, быть может, только кажется, но будто с тем медовым цветом улетучилась и та твоя наивность, прямодушие, невинность. Мне, взрослому мужчине с бородой и сонмом шлака жизни за плечами, сейчас та девушка, которой ты была, видится неопытной, ранимой, беззащитной; мне хочется тебя обнять, закрыть решёткой рёбер от всех тягостей судьбы, перед которыми тогда и я в силу своих скудных возможностей и знаний представал бессильным. Я был уверен, что наступит время, научусь, что стану опытным в делах, поднаберусь и мудрости, и смелости, и денег, но ведь тогда я многого не знал. Теперь энуэмент меня одолевает чаще, мне хочется сказать тому наивному мальчишке, каким необходимо быть, как реагировать на трудности, и указать на верный путь, ужасно сколько раз сбивался я тогда с маршрута. Конечно, и тогда в моём мозгу имелись ориентиры, но градиент указывает только направление цели, смотреть налево и направо в его функцию не входит. Я раз за разом ставил себе цель. И каждая из целей была перевалом, за коим простирался если и не рай, то Эльдорадо. Теперь осознаю, тогда ходил по общим для людей граблям, которые зовутся «после». Надеялся, что жизнь начнётся после, но это «после» никогда не наступало. Всегда имеется какое-нибудь следующее «после»: после, как устроюсь на работу, после, как я напишу роман, после, как закончу обучение, после переезда в другой город, после покупки собственной квартиры… Уверен, многим это может показаться очень уж знакомым. Всегда имеется то, после чего, как кажется, начнётся твоя жизнь, но это не работает, и жизнь в своей красе не наступает никогда.
____Теперь уверенно можно сказать, что мы в то время оба переживали экзистенциальный кризис. Мы видели, как жизнь проходит зря, мы видели границы, что отчерчивал зубчатый лес на горизонте — пейзаж из моего окна, — мы ощущали, что каждому из нас от жизни хочется чуть больше, чем давали нам родимые края. Тяжёлые меланхоличные пейзажи не то из нашей жизни, не то из-под руки Каспара Давида Фридриха. Взгляни же, мы и есть те люди-тени, устремляющие свои взоры вдаль на греющий не нас далёкий шар. У всех людей на этом земном шаре одно солнце, но для нас оно горело холоднее, реже, дальше. Ужасная своей унылостью зима. Её способна была пережить только сосна, растущая неторопливо ввысь, поближе к солнцу…
____Тогда ещё случился кризис, помнишь? Страна вела экономические войны. Всё это, может быть, не сильно отражалось в общих цифрах, поскольку все последствия считают «в среднем» и в процентах, но это отражалось непосредственно на нас, к инфляции добавился ещё и санкционный кризис. Я помню, закрывались фирмы, и заводы сокращали штат. Почти что не было работы, хотя даже тогда с лихвой хватало тех, кто грезил, как бы ему затесаться в подмастерья на улицу гранильщиков-ювелиров. Конечно, это было всяко лучше, чем работать на сталелитейной фабрике у вершин индустриального прогресса — электродуговых печей, — а может, даже хуже того: уезжать на несколько недель от дома на полигон кучного выщелачивания, ты же не забыла, что среди наших знакомых, одноклассников подобные вахтовики бывали. А для меня то время стало переломным. Глядя на нищету, на то, как люди гробят жизнь, пытаясь кое-как свести концы с концами, никак от года к году не приумножая собственного капитала, а лишь прибавочную стоимость производя день ото дня, я осознал, что труд мой будет также беспросветен, жизнь ради труда, работа ради жизни, и никогда при этом я не получу возможностей и средств к тому, к чему стремлюсь я. Чутьём осознавал несправедливость, хотя и был, к стыду, невеждой, учась на финансиста, я не понимал порочности даже таких простых вещей, как, например, goodwill или обратный выкуп акций. Я, не вполне осознавая, где в этих краях мне может пригодиться диплом белого воротничка, всё равно учился, руководствуюсь довольно тривиальной логикой, желая больших денег, я решил, что нужно непосредственно работать с ними, чтобы получать их больше. Суждение провинциальное, определённо, но когда ты что-то начинаешь, никогда не знаешь, как оно в конце концов произойдёт, однако веришь, что устроится, поскольку лишь идущему покоряется пространство. Четыре года — долгий срок. Они с собою унесли немало траченных ночей. Они убавили приличное количество купюр из кошелька, ушедших на оплату. Но как ещё задолго до меня сказали в ханьской поговорке: «В жизни надеяться на императора — ждать, что рисовое поле возделает само себя».
____Мне кажется, что именно тогда мы оба повзрослели, горнило жизни убивает в человеке детскость. Я помню, нам хотелось повзрослеть, но именно до всех этих перипетий мы воплощали незатейливое счастье. Когда ты только начинала репетиторствовать, а я работал в банке, мы ведь не знали точно, что хотим от жизни, но чувствовали: это нужно делать вместе.
____Мы с первой нашей встречи думали не о себе, а больше друг о друге, о том, чего хотим добиться мы, а не отдельно друг от друга. Ты знаешь, волшебство тех дней как раз и было в том, что нам не требовалось больше, чем было нам даровано любовью. Мы наслаждались жизнью, чёрт возьми, а не искали грёбаный, проклятый путь к успеху. Мы не стремились к счастью, мы его имели. Просто так, как данность, были друг у друга: я у тебя, а ты была моею. А остальное: работа, социальный статус, личный дом, машина, комфортабельный диван, гардины и красивая посуда — были где-то впереди, тогда их неимение ещё фрустрации не вызывало. Вот только позже, насмотревшись на других, себе вообразили мы, что нам всё это тоже нужно. Нам думалось: уходит жизнь, и непременно нужно ехать в пелотоне. Мы гнали, гнали, только не туда, ведь человеку кажется всегда, что завтра будет непременно лучше, чем сегодня. Теперь я сожалею, что тогда, в той начинавшейся материально-социальной скачке, я вовремя не дёрнул удила, чтоб сбавить бег и насладиться нашим маленьким наивным счастьем.
____А я ведь мог… я мог тогда остановиться, насладиться счастьем, но этого тогда не сделал, за что и подвергаюсь флагеллантству. Намного явственней, значительней мне видится не только наша жизнь, но и события, особенно все те, когда ни я, ни ты не догадались нажать stop, дабы замедлить время, напрячь свой гиппокамп, чтоб сохранить навечно то, что открывалась чувствам, взору. Возможно, дело в том, что существует красота таких разрядов, что её очарование незаметно в настоящем, точнее, видится, но лишь отчасти, совсем не так, как предстаёт она, когда её осмысляешь, пропуская через калейдоскоп скопа воспоминаний, тогда, собрав фрагменты в единую картину, ты понимаешь: то была не рядовая лепота, ни мелочь, ни крупица, ни стекляшка, если выражаться языком материалов, а минимум берилл. Я забегу в своей истории вперёд, покуда лучше всего, на мой взгляд, для отражения написанной чуть выше мысли подойдёт тот самый миг, когда мы ехали с тобой на отпуске по серпантину, измученные солнцем и жарой, змеистыми изгибами дороги; тогда мне примелькались вырастающие тут и там пейзажи — море, горы, — и потому я, сидя за рулём, не так, как следовало, ощущал их красоту и торжество момента. Сейчас это мгновение мне видится намного слаще, абстрагированное от телесных неудобств, от сосредоточенности на дороге, от сроков и маршрута, сейчас от той поездки в моей памяти остались только виды гор и моря, и тебя, сидящей рядом. Сомнений нет — идеализация воспоминаний, но ведь всё это было, пусть и ощущалось слабо. На них нельзя не подивиться, на те исполинские громады, взрастающие из суши, ну согласись же, они магия земли! Сейчас жалею я о том, что не решился заглушить мотор, не вывел тебя из машины, чтоб разбить бивак средь молодых и тонких сосен на гранитном пласте, что мы не распрямили плечи, не вытянули засидевшиеся ноги или хотя бы просто не легли на миг, минуту, четверть часа под палящим южным солнцем. Прекрасно целовать тебя и чувствовать сонливую усталость; руками ощущать, как тает твоя кожа в жаре солнца; поить тебя водой и отгонять назойливую муху; смотреть на чижиков и корольков, резвящихся в еловой гуще. Всё это упустил я, но мне хотелось бы придумать, чтобы вновь… Однако в память чаяния пускать нельзя, они имеют нехорошую манеру образовывать фантазмы, а это уже дело гиблое. Там дальше — пропасть лжи, там ждёт ни истина, ни чистота, а фальшь тех самых мелочных стекляшек, что дилетант на радостях способен воспринять за бриллианты.


____Я отрываю взгляд от рукописи. Пляж. На нём ребёнок выгуливает воздушного змея, тот треплется, резвясь. На расстоянии его небольшие крылья полыхают бирюзою морфо, совсем такой же цвет, как был когда-то у тебя на ожерелье. Но вот чуть более упорный порыв ветра, и нитка, что держал в руках мальчишка, ускользает ввысь. Я долго наблюдаю то, как змей уходит вдаль, и, кажется, грущу. Не знаю от чего, то ли попросту из-за ощущения потери, а может, беспокоюсь и о том, что ожидает его там…

VIII

____Раскалывается голова, болит шея. Все эти симптомы можно было бы снять анальгином, но медицинская сестра талдычит своё: «После процедур вам обязательно должно стать легче», и в завершении эта улыбочка.
____Мне станет легче, когда я лягу в могилу.
____Ещё душно, ни хрена не спится. Чёртова жара.
____Но уже утро, я на веранде. Глупые старухи перед телевизором сидят и слушают тот бред, что там несут, а я под навесом, спасаясь от солнца, жду, когда мне нужно будет следовать на процедуры.
____— Это вам, — мне приносят чай с облепихой. Из-за твоего обычая заваривать его, теперь этот напиток с облепихой у меня ассоциирован с тобой.
____— Цветочки, — дежурная сестра ставит ирисы в большом глиняном кувшине к жёлтой стене. Синие ирисы на жёлтом фоне, не правда ли, прекрасный натюрморт?
____— Ой, цветы, как они прекрасны, — тут же отзываются старухи.
____Да, женщины обожают генитальные трофеи, им нравится глядеть и любоваться на итог кастрации цветов и даже нюхать их половые органы. Одна старуха в самом деле к ним подходит, наклоняется, вдыхает аромат. Я отворачиваюсь, чтоб не смотреть на это.

____«В жизни любого человека есть моменты, когда хочется жить только для себя. Оторваться от житейской суеты и насладиться вкусом настоящей жизни. Твой внутренний мир — это то, что у тебя никто не отнимет. Живи себе в удовольствие с йогуртами от…»

____Похоже не столько на рекламу, сколько на аффирмацию с какого-нибудь психологического интенсива, где тебя научат, как выстраивать границы, и вообще дадут почувствовать себя.
____Старухи не обращают на меня внимание, и потому я, коротая время перед процедурой, могу разглядывать их не таясь. Внешне они разные, но вместе образуют ковен. Их атрибуты: старость, глупость, пересуды и болезни; как видишь, этим признакам я невалиден, а потому могу их изучать со стороны, и это, я тебе скажу, довольно любопытно, что б ты ни думала на этот счёт.
____Вот к ковену присоединяется ещё одна седеющая ведьма, садится на свободный стул из серого фальшивого ротанга, и, чуть не кланяясь, вторгается в беседу, не зная даже и предмета разговора, но это, видимо, неважно и для тех, кто говорит. Ей около шестидесяти лет, и она везде с собой таскает гиньоль, его ей сшила для неё подруга. Эту муру ей удалось поведать даже мне. Полагаю, что такими объяснениями она оправдывает то, что ношение на руке бибабо выглядит довольно странно. С приятнейшей усмешкой говорила, что куклу специально сшила для неё подруга, чтобы не было тоскливо на чужбине, но, несмотря на это, она всё равно порою плачет. Я слушал её молча с каменным лицом. Недоумевающий мой взгляд она приняла за чуткость и внимание.
____— У меня сегодня так болит голова, наверное, из-за погодного давления, — делится она.
____Я закрываю глаза рукой. К шестидесяти своим годам она даже не знает правильного названия атмосферного давления.
____Старухи тут же принимаются судачить, будто что-то в этом понимают. Конечно, их настроение, головные боли да и самочувствие вообще зависит не от состояния их организма, а от фаз луны, давления на них воздушного столба или электромагнитного излучения бытовых приборов.

____«Бывает, жизнь нам связывает руки, и кажется, что впереди всё больше поражений и утрат, но нет причин сдаваться, будь открытым для побед! …твоё средство для победы над артритом!
____Перед применением проконсультируйтесь с врачом».

____Я возвращаюсь взглядом на веранду, вновь консюмеристский agitprop перекрывает клёкот ведьм. Что примечательно, старухи вроде бы не замечают того, что им втирает зомбоящик. Я же, не привыкший к фоновому шуму телепередач, которым далеко до меблировочной музыки Сати, то и дело отвлекаюсь; вдобавок у меня раскалывается голова.
____Чай с облепихой обладает дивным свойством, он несколько приводит мою душу в норму, теперь уже сочувственно смотрю на сборище старушек, ведь как бы гомон их меня ни раздражал, а все они больны не понарошку. Вот, к примеру, слева от меня, недалеко от входа в лобби, сидит старушка в солнечных очках и пиджаке бордо, великоватом для её фигуры. Она пьёт кофе и беседует с другой пенсионеркой, что сидит ко мне спиной, и оттого я вижу лишь седые кудри на её затылке. На беглый взгляд любому может показаться, что картина эта — верх сенильного досуга. Но вывод это будет чересчур скоропалителен, ведь если присмотреться повнимательней, то станет ясно: беглый взгляд эстетизирует её покой. В такое место просто так не приезжают, да и к тому же этот жест, касание рукой желваков; готов ручаться, что до кофе у неё был завтрак, а дальше словно по учебнику: пол — женский, возраст — аккурат за пятьдесят, светочувствительность и — как последний в лузу шар — потеря массы тела. Не удивлюсь, если узнаю, что она сегодня, как и остальные, сетовала на головные боли. Всё это говорит за то, что у неё гигантоклеточный артериит. Лечение довольно долгое, но оно хотя бы эффективно, чего не скажешь однозначно о склеродермии. Её этиология на сей день неизвестна, но симптоматика видна на женщине, закутавшейся в шаль, до страшного красноречиво: из-за микростомии старушка кажется до крайности смущённой, как будто бы в пандан к болезни у неё ещё и эгодистония; блестящие и неприкаянные пальцы то и дело шарят по столу, пытаясь утвердиться в том, что песня их ещё не спета, и они ещё, быть может, и не раз сумеют отстучать по деревяшке дробь, однако этого не скажешь об одном, о левом безымянном, поскольку он уже, на горе, чёрный. Конечно, я не собирал анамнез и уж тем более не видел результатов тестов на антитела, но если у неё склеродермия острой формы, то, будем честными, старушке жить осталось пару лет, поскольку эта страшная болезнь куда серьёзнее поражает внутренние органы, чем проявляет себя внешне. И если эти двое ещё могу как-то скрыть свои недуги, то вот другая пожилая женщина, что разместилась в стороне от всех, не побоюсь сказать, хотя и прозвучит довольно грубо, более похожа на живого мертвеца. Насколько я могу судить по зобу Хашимото, желтухе, васкулиту на ногах и выраженному с левой стороны синдрому Шегрена, у особы этой аутоиммунный гепатит. Поскольку здешний медицинский центр специализируется по большей мере на наследственных и аутоиммунных заболеваниях, то подобных пациентов здесь довольно много. Кто приезжает в здешние края с афтозным стоматитом, фактически как на курорт, кто — с псориазом, а кто — с синдромом Гийена — Барре.

____— Нет, на самом деле нужно всегда знать, что ты сама хочешь. Если ты хочешь что-то изменить, начать жить лучше, то нужно отбросить всё прошлое и самой решать, каким будет твоё будущее. Это твоя жизнь, в конце концов.
____— Нет, я полностью с тобой согласна. Сначала нужно всё разложить от и до внутри себя, а вот потом решать всё остальное; всё, что снаружи. А добиваться женщин — это уж мужское дело. Только когда ты сама знаешь, чего хочешь, тогда найдёшь нормального мужчину. А он со своей стороны должен показать, что умеет.
____— Даже нет, девочки, на что готов.
____— Да, на что готов. На что готов ради меня.
____— А может быть, меня?
____— Ну это мы ещё посмотрим (эта дура подмигивает второй гадюке, строя мину).
____— Ну давайте, пусть заходит Александр.
____Появляется придурок в пастельно-розовой рубахе и жилетке, придающей ему вид, будто молокосос с уложенными, даже нет, прилизанными назад волосами, пытается выдать себя за альфа-самца, надеясь, что другие не заметят того, что он просто мудак.
____— Расскажите о себе, кто вы?
____— Я менеджер, работаю менеджером в крупной фирме…

____Эти кретины не смогли придумать ему даже нормальную историю. Единственное, что меня утешает, так это то, что старухи, переговариваясь друг с другом, не следят за телешоу и всей той чепухой, которую несут эти нелепые актёры.
____— А вы как полагаете? — спрашивает меня седая старушка с кохлеарным имплантом.
____Это была моя ошибка: я на них посмотрел.
____— Вы это о чём? — за думами я упустил предмет их разговора.
____— Вот вы как считаете, новое поколение оно более разумное, чем были мы, чем ваше поколение? Кто-то считает, — говорит она, — что в них больше безмятежности, а я им говорю, что все они куда умнее нас.
____— А это так уж важно? — спрашиваю я.
____— Ну нам хочется знать, как будут жить наши внуки. Кто-то считает их излишне избалованными, но я говорю, наоборот, они в семь лет знают уже намного больше, нежели мы.
____— У меня нет внуков, поэтому навряд ли я тот человек, который может вам хоть что-то подсказать. Однако вам, чего переживать об этом, — я делаю глоток приятнейшего чая, — когда вы находитесь в прекрасном месте с довольно компетентными врачами? Уж если жизнь вас привела сюда, то что-то в ней вы делали определённо правильно.
____Старушки почему-то молча следят за мыслью, что я излагаю.
____— А я всем говорю, — вступает какая-то карга, голос которой то и дело срывается, старая глотка привносит в её речь призвуки ржавчины, — что в жизни любого человека есть моменты, когда хочется жить только для себя. И этим надо пользоваться! Оторваться от житейской суеты и наслаждаться вкусом настоящей жизни. Сейчас как раз то самое время.
____Должно быть, я красноречиво свожу брови.
____— Это хорошо, если здоровье позволяет, — сетует другая, — а бывает же, что жизнь нам связывает руки, и кажется, что впереди всё больше поражений и утрат…
____Мой взгляд внимательно проходится по мимике, перековерканной волнами их морщин, мне хочется понять, они это взаправду или это только розыгрыш? Быть может, эта камера, что присобачена в углу, как раз для пранка?
____— На самом деле нужно всегда знать, что ты сама хочешь, — Говорит старуха в вязаной жакетке. — Если ты хочешь что-то изменить, начать жить лучше, то нужно отбросить всё прошлое и смой решать, каким будет твоё будущее.
____— Легко сказать, но сложно сделать, — подводит ведьма с впалыми поблёклыми глазами.
____— Я давно поняла, что есть люди, которые рождаются под счастливой звездой, и всего добиваются вообще не напрягаясь.
____— Но у них дар свыше, — мне уже не удаётся уследить, кто это произнёс.
____Я смотрю наверх и жду хотя б индивидуальной теофании. Если Спаситель не может помочь всем, то уж хотя бы вызволить меня он должен быть способен.
____— У вас не будет сигареты?
____Я вздрагиваю.
____— Сигареты? — переспрашиваю я старушку, обаятельно улыбающуюся мне.
____Я не заметил, как она приблизилась. Её глаза проницательно глядят в мои, они ждут ответ на вопрос, который я, конечно, услышал, но переспросил непроизвольно.
____— Да, будет, — я спохватываюсь, — но здесь запрещено курить.
____— Так давайте вдвоём избавимся от общества старческих сплетен, — говорит она, заговорщически наклоняясь и чуть не подмигивая мне, и в этом её предложении есть что-то, что указывает и на второй, но скрытый смысл.
____Ноздрями я улавливаю еле ощутимый аромат гибискуса, и он, присовокуплённый к взгляду, сбивает меня с толку ещё больше, я не способен разобраться в том, что скрыто за её словами, мимикой и взглядом, одно лишь ясно ощущаю я, что хочется курить, чувствовать во рту тяжёлый горький привкус жжёного табака, хочется избавиться от щебета старух и следовать за этой старой женщиной, куда б она меня не увлекла.
____— Веранда плещется, — подливает она в мой чай купаж из метонимии, приправленной глагольной метафорой, как будто бы всего того, что ранее она сказала, было недостаточно, чтоб убедить меня сбежать подальше и курить, — я от них устала, — она заканчивает фразу некоторым жестом.
____Я извлекаю из нагрудного кармана пачку, и мы спускаемся с веранды к балюстраде, отделяющей море от нас.
____— Смерть объединяет, не правда ли? — я говорю, затягиваясь дымом.
____— Если вы о сигаретах, то для меня это скорее жизнь.
____Я качаю головой, как бы пытаюсь сопоставить её взгляд со своим.
____— Когда курю, я вспоминаю молодость, точнее то, что я когда-то была молода, — она поясняет.
____— Хм, ни когда бы не подумал, что с помощью каких-то сигарет возможно путешествовать во времени.
____— В старости вам больше ничего не остаётся, кроме того, как путешествовать во времени.
____Мне не хочется с ней спорить и строить предположения о достоинствах времени, которое зовётся старостью. Быть может, для кого-то оно и наполнено иными смыслами, но не для этой женщины.
____— А тут вам как? — спрашиваю, меняя тему.
____— Отвратное местечко, — отвечает она пренебрежительным тоном.
____Её манера держать себя нравится моей лимбической системе.
____— Почему же?
____— Может вам, молодому, и есть здесь с кем общаться, но ко мне липнут только старики, — она ухмыляется, — да и то, вероятно, потому, что чувствуют, что мы с ними уже почти стоим в могиле.
____— А что у вас? — автоматически интересуюсь я и лишь секундою спустя соображаю, что возможно это не этично. В любом другом месте этот вопрос был бы непонятен, но только не здесь.
____— Лимфома, — она отвечает сухо, будто к этому привыкла.
____И вправду, как же сразу не заметил эти бугорки на её шее и не соотнёс их с косынкой, скрывающей её волосы или, точнее то, что от них осталось после химиотерапии.
____— И вы надолго здесь? — интересуюсь я, поскольку нужно что-то спросить.
____— Я жду трансплантацию.
____— Стволовых клеток?
____— Да, трансплантация костного мозга, так они её называют. А вы?
____— А я из тех, кто приезжает сюда с гастритом и воображает, будто у него что-то серьёзное.
____Она смеряет меня взглядом, выпускает струю дыма и произносит:
____— А по вам не скажешь, что гастрит, крупнейшая из ваших проблем.
____На это я не отвечаю.
____— Я думала, вы молоды, а вы всё о болезнях, — досадует она.
____— Такое место, — ссылаюсь я на силу обстоятельств.
____— Наверно вы и правы, обмен диагнозами здесь обойти нельзя. Это почти что правило хорошего тона, осведомиться о чужом и жаловаться о своём, — артикулирует она местный обычай.
____Внезапно искорками пробуждаются её глаза.
____— А что поддерживает вас? — интересуется она.
____— В каком смысле?
____— Что поддерживает вас здесь? Ведь это довольно мрачное место.
____— Я бы не сказал, что оно такое мрачное, — и далее, указывая рукой, я перечисляю прелести природы, — море, солнце, горы…
____— Так значит, только это держит вас?
____— На этом свете? — уточняю.
____— Ну, может быть, не держит, а поддерживает. Кого-то, я вот с людьми говорила, удерживают родственники, внуки, одна, вы представляете, мне говорит: «Я не могу остаться здесь надолго, поскольку у меня собака дома».
____— Что ж, хороший довод.
____— Кого-то преследует страх смерти, но на них, скажу вам, горько смотреть. Они боятся смерти, и поэтому живут в страхе, такой, знаете, непрекращающийся бег от смерти.
____И после паузы: «Так вы определились?»
____Я наконец решаюсь сказать правду: «Меня держат воспоминания».
____— И только? — удивляется она, как будто это последнее, что она ожидала от меня услышать.
____— И только. Здесь я пишу письмо одному человеку, с которым очень и очень давно не виделся. Есть слова, которые ему я так и не сказал, чувства, что не выразил, значения, которые не дал понять.
____Она взирает на меня с неподдельным интересом.
____— И вы отправите это письмо?
____— Конечно.
____— Это феноменально, — говорит она, вбирая в лёгкие остатки сигареты, и выкидывает то, что от неё осталось в урну, поскольку в сигарете более нет никакого смысла, — вы знаете, ведь и меня поддерживают здесь воспоминания, но я почему-то никому не пишу.
____— Так напишите.
____— Кому?
____— Тем, кого вы вспоминаете.
____— Их очень много.
____— Сейчас вам точно некуда спешить.
____— Пожалуй, — она пробует эту идею, всё ещё не зная, стоит ли принять её за доминанту. — Представляете, а мне ведь долгое время казалось, что я всё ещё молода… Вы знаете, что отличает молодость от старости?
____— И что же? — даже не пытаюсь угадать.
____— Когда ты молод, никогда не будешь сожалеть о том, что прошлое ушло, не будешь вспоминать его, испытывая ностальгию. У тебя всё впереди…
____«Хороший маркер», — думаю я про себя.
____— А вот когда ты стар, ты неизбежно озираешься на прошлое и думаешь: «Куда всё это делось?»
____Точный и, главное, правильно заданный вопрос! Куда всё это делось? Человеку грезится, что актор он, но что если любой из нас только объект? И всё, что происходит — свершается помимо…
____Я замечаю, что зрачки старушки расширяются, но взгляд её прикован не ко мне. Я поворачиваю шею, и тогда лишь замечаю то, что завладело полностью её вниманием: на плитке тротуара растянулся взбалмошный подросток. Не раз его я видел здесь, носящимся по территории пансионата. То эти сорванцы залезут на какое-нибудь дерево, и кто-нибудь потом на них орёт, то оборвут девичий виноград и примутся пулять по стенке недозревшими плодами, соревнуясь в том, чтобы оставить больше пятен, а то облепят камень хлебом и, побрасывая вверх, попробуют его скормить приученным к подобным трюкам жадным чайкам. Но вот сейчас один из этих сорванцов елозит, лёжа на спине, по тротуару, а второй подросток с мордой в розацеа глядит на друга словно полоумный. Люблю кривляк, считай, бесплатные концерты, но вот конкретно в этой сцене что-то не даёт покоя интуиции, которая стучится из глубин сознания, смещая все насмешки и цинизм. И правда, его ноги чересчур напряжены! Нет, это не фиглярство, а припадок!
____Я устремляюсь как могу к подростку.
____— На помощь! — я кричу, поскольку не воображаю, что с ним делать.
____Толкая в локоть пацана, командую: «Бегом за доктором!» — а сам бросаюсь на тропинку и, усаживаясь рядом, переворачиваю подростка набок, под голову подкладываю свою руку, так как из вещей у меня больше ничего нет. По белой пене меж зубов и напряжённым мышцам мне несложно догадаться, что у мальчика эпилептический припадок.
____— Что с ним? — ко мне подскакивает девушка в больших круглых очках. — Он ударился? — она мне не даёт ответить, указывая на окровавленный затылок.
____— Вероятно при падении, — я отвечаю, — у него эпилептический приступ.
____— Чем я могу помочь?
____— Ничем, — я констатирую, мои слова ей кажутся равнодушными, но во время приступа помочь человеку уже ничем нельзя.
____— Вы позвали помощь?
____— Его друг убежал за врачом.
____Похоже, что она не очень доверяет какому-то подростку.
____— Эпилепсия? — спрашивает у нас крупный мужчина, который быстро опускается рядом и предлагает своё полотенце вместо моей руки. Он бережно приподнимает голову подростка крупными руками и просовывает полотенце. — Так-то лучше, заключает он.
____Из медперсонала первой появляется сестра, она опускается рядом, так что мне приходится подвинуться. Такое ощущение, что она, как и мы, не знает, что ей делать.
____— Может быть, ему что-то дать? Какое-то лекарство? — спрашивает девушка в очках.
____— Скоро будет врач, он всё сделает, — отвечает ей медсестра, привычным казённым тоном.
____Мы ждём врача, а приступ не проходит. Врач появляется, но именно тогда, когда уже припадок сходит. Врач опускается рядом с ребёнком и заглядывает ему в глаза, осматривает затылок, зубы. С приходом врача я понимаю, что мне пора удаляться, нет никакого смысла сидеть здесь рядом на тротуаре и глядеть на то, как человеку плохо.
____— Не подадите руку? — обращаюсь я к мужчине, который подложил под голову ребёнка полотенце.
____До него не сразу доходит, что я от него хочу, но уже через пару секунд он подаёт мне крепкую большую ладонь.
____— Спасибо, — говорю я, глядя в неприятное скуластое лицо, после того, как он мне помогает. Он улыбается мне, но даже в его улыбке есть что-то отталкивающее, возможно, ощущение это возникает из-за больших и жёстких губ, скуластого лица, а может, из-за глаз, которые глядят самоуверенно и твёрдо. Но несмотря на то, что в мимике, чертах его лица мне ничего не симпатично, его физиономия, как это бы парадоксально не звучало, притягивает взгляд, поскольку, кажется, содержит в себе что-то от первобытной грубости людей, которую нам тяжело представить в сытых и холёных лицах.
____— Слушайте, а почему это случилось? — вдруг спрашивает у врачей мужчина. — Разве этот ребёнок не должен был принимать лекарства против эпилепсии? Он так мог и убиться…
____— У него фармакорезистентная форма эпилепсии, — тактично, но всё же с нотками высокомерия, отвечает врач, — в нашем центре как раз проводятся операции для тех, кому не помогают лекарства.
____Я замечаю, как со стороны пансионата уже движутся двое медицинских братьев с носилками, и удаляюсь. Старушки нигде не видно, зато вот девушка идёт за мной, уже через мгновение она шагает рядом.
____— Вы очень ему помогли, — говорит она, пытаясь выставить ту малость, что я сделал, как подвиг.
____— Не думаю, что я действительно облегчил боль бедняги, — отвечаю я.
____— Вы зря приуменьшаете своё участие, любому человеку важна помощь и забота, даже просто само осознание того, что он не брошен, что рядом кто-то есть…
____Её слова трогают в глубине меня такие струны, которые молчали, кажется, веками. Какая простая и доступная истина. Последняя надежда, надежда на то, что ты ещё кому-то нужен…
____Теперь на эту девушку я смотрю совсем иными глазами, она выдалась из толпы и приобрела индивидуальность. Я замечаю меланхолию в её глазах, удвоенную стёклами больших круглых очков, и эту меланхолию не может скрыть даже напускная живость. Её тонкие губы, которые словно только контур на кроки, подёргиваются вверх, но всё же сложно этот жест назвать улыбкой. Когда человек улыбается, он делает это не только с помощью мышц смеха, но и улыбается глазами. Мне кажется, я улыбаюсь так же, как она. Чуть ниже ключицы я замечаю шрам на загорелой коже, виднеющийся благодаря открытой майке на бретельках. Все эти частности так органичны, что ощущаются неотделимыми, они присущи ей по умолчанию, без них её нельзя представить, но вот особенную женственность ей придаёт фигура: хрупкая, костлявая местами, кажется, сгребёшь её в охапку и почувствуешь себя большим и сильным, как должно для мужчины.
____— Вы знаете, нам надо с вами как-то выпить.
____— Вот как, — удивляется она.
____— Если вам, конечно, не запрещено, — спохватываюсь я.
____— Не запрещено, — отвечает она и смотрит так, будто ещё что-то ждёт или испытывает меня.
____— Мне кажется, вы довольно любопытный собеседник, — поясняю я.
____— Хорошее предложение, — констатирует она наконец.
____— Лучшее, — уточняю я и повторяю, — лучшее, поскольку лучше этого вам вряд ли кто-нибудь предложит здесь.
____— Полагаете? Вы так самоуверенны?
____Что это было? Презрительный смешок с её стороны?
____— Нет, дело не в самоуверенности, а в том, что здесь не так уж много способов скрашивать тоскливые вечера. Поэтому нам нужно будет как-то сесть на закате, выпить вина или пива, чтобы, глядя на уходящее солнце, обсуждать то, что уходит вместе с ним. Ну так как?
____— Вино или пиво, мне всё равно — отвечает она.
____— Как так? У вас нет предпочтений?
____— Напиток ничего не стоит без подходящей компании, так что меня больше интересует атмосфера, нежели то, что мы будем пить.
____— С этим не поспоришь, но тогда лучше пиво, к нему хотя бы не нужны бокалы.
____— Пить прямо из бутылок? — она уточняет.
____— Прямо из бутылок, — утверждаю я. — Бутылочное пиво — это самодостаточный напиток. Вся его идея в том, что под него не нужен никакой бокал. Никакой другой алкогольный напиток вы не сможете пить из бутылки — это дурной вкус, но вот пить пиво прямо из горла единственное правильное его употребление, если, конечно, вы не сидите в баре, где бармен из кега наливает через кран, тогда ещё понятно, да и то, согласитесь, в том, как бармен подносит кружку к крану и нажимает на рычаг, есть что-то от жеста автозаправщика, такое ощущение, что тебя заправляют, а это уже совсем не то же самое, что и вытягивание из бутылки самой её сущности. Или вы полагаете, что я слишком глубоко ударился в тему?
____— Нет, очень даже занимательно.
____На этом мы и расстаёмся, теперь я знаю, как мне скоротать хотя б один из вечеров. Но предвкушением момента мне не даёт насладиться помощник смотрителя пансионата.
____— Вас уже обыскались, — говорит он улыбаясь.
____— Вот как? — удивляюсь я.
____— Процедуры, — поясняет он.
____— Ах да, совсем забыл.
____— А вы, я вижу, уже подцепили красотку, — он улыбается, показывая зубы.
____Я перевожу свой взгляд туда, куда и он, на удаляющуюся девушку. Не находя ответа, я решаюсь вовсе ничего не говорить.
____— Я как-то имел с ней беседу, — не унимается помощник смотрителя пансионата, — и она мне сказала, что у неё ВИЧ. Говорю вам это просто так, на всякий случай.
____— Вы правда думаете, что я хочу залезть в её вагину? — с насмешкой спрашиваю я.
____— Нет, но это же на всякий случай, — упырь открещивается, как это абсурдно.
____— Хорошо, спасибо, я это учту, — пытаюсь я отделаться любезностью.
____Рядом с нами проходит немолодая женщина в цветастом купальнике и широкой шляпе. Пока она идёт, подручный нем, как должно мертвецу. Даже с интересом смотрю ей вслед, я, к сожалению, не обратил внимания на её лицо, но мне, признаться, любопытно, что же в ней такого, что лишило его дара речи. Неужели эти широкие подвздошные кости? Потому что ни талия, ни уж тем более ягодицы у неё не отличаются особо удачными для женщины пропорциями.
____— Вы тоже обратили на неё внимание?
____— Нет, это вы обратили на неё внимание, а я уж вслед за вами, — я отвечаю и от души смеюсь.
____— Нам-то с вами что до неё, — отвечает он, — а вот любой другой, кто попытается, обречён на провал, по крайней мере в ближайшие недели две, — он так смеётся, будто знает тайну.
____Я поднимаю на него глаза. Мне любопытна вовсе не она, а он. Ему по-настоящему есть дело до проблем других людей?
____— У неё был пролапс, это когда из женского…
____Я восклицаю. Матерно.
____— Пожалуйста, — уже сбавляю тон, но всё же раздражённо, — вы можете не распространяться о чужих болезнях? Это неприлично!
____Осаженный он извиняется, уходит прочь. Я наконец-то остаюсь один и следую на процедуры. Ты удивишься, но после процедур проходит голова. Я чувствую себя настолько обновлённым, что готов поверить в то, что исцеляющие руки не гипербола; конечно, массажист не в силах излечить от всех болезней, но височной боли с левой стороны как не бывало, да и честно признаваясь, как бы я скептически не относился к физиотерапевтическому отделению, однако всё-таки массаж не то же самое, что и рэйки.

____Массаж сменяется какой-то суетой и наконец обедом. Здесь всё настолько упорядочено, что при желании возможно жить по расписанию, от процедур к приёмам пищи, от прогулок, тренингов, до мастер-классов или коллективного ретрита. Но я, как настоящий нелюдим, выскакиваю из отлаженного колеса пансионного досуга, чтобы опять пытаться раскопать в осадочных породах время. До вечера веду свою работу, изрядными её плоды не назовёшь. Когда я отрываюсь, яркая звезда уже напротив. Её саму и осциллирующий ореол на части разрезает длинное и тонкое облако. Светящаяся дорожка в море — пьедестал. На это золотое божество смотреть не отрываясь невозможно, жжёт глаза, ты жмуришь их и видишь его руки, тонкие лучи, оно их, словно длани, простирает в стороны. Забавно, но чем оно ниже садится к горизонту, тем больше его сходство с ядерным грибом.
____На балюстраду опирается слепой. На нём однотонные теннисные брюки и рубашка поло того же цвета. Я долго молча смотрю на него, он, кажется, — в закат. Закат коверкает дневные краски: облака — тенарова синь, чуть ниже, к солнцу, алый, дальше сольферино, ярко-жёлтый лессировкой нанесён на цвет рубина, и всё это смыкается на жёлто-золотом. Но удивительно, его костюм сплошь из титановых белил не могут измарать все остальные краски. Хоть бы отсвет!
____Долгое время я смотрю на него молча, после изобилующих разговоров утром я не чувствую потребности поговорить, но что-то изнутри подбивает меня приветствовать слепого.
____— Аэротерапия?
____— Да, мне нравится гулять под вечер, — отвечает он так, будто ждал мой вопрос.
____— Приятно, когда нет жары.
____— Да, а вы, я вижу, целый день на воздухе.
____— С самого утра. Устроил себе, как тут говорят, гелиотерапию.
____Мы оба смеёмся.
____— Всё правильно, — он заверяет, — повышаете количество серотонина.
____— Знаете, а я ведь понял, что мы так и не представились друг другу в поезде…
____— А разве имена чего-то значат? — обрывает он.
____— Но люди так устроены, что всему дают свои имена. По сути, вся наша речь состоит из имён.
____— Но не из онимов.
____— А чем они не угодили вам?
____— А тем, что они ничего не значат. Одинаковые имена дают абсолютно разным людям. Имена их ничего не отражают.
____— Допустим, но тогда как мне вас называть?
____— А вы не можете без этого общаться? — он произносит так, как будто надсмехается над ограниченностью моего мышления, не могущего обходиться без имён.
____— Вовсе нет, но так уж повелось, что у любого человека есть свой антропоним.
____— И вы полагаете, раз люди изобрели этот социальный конструкт, то он непременен?
____— Я так понимаю, вы считаете, что люди могут обойтись и без имён собственных?
____— Люди нет, но мы с вами можем. Животные же обходятся без имён, а мы их чем хуже? Человек это вовсе не набор букв, это нечто большее: это запах, это тепло, это его звук и голос, его привычки и его динамика, его увечья и его успехи, если хотите по-научному, то фенотип и аттрактивность. Вы изучали когда-нибудь конструктивизм?
____— Вы про искусство?
____— Нет, про философию.
____— Да.
____— Ну вот тогда вы должны меня понять, что все мы только и занимаемся тем, что конструируем для себя других людей. Готов поставить, что вы, думая о каком-то человеке, представляете его внешний облик. Давайте на самом красноречивом примере: что вы представляете, когда вы говорите: «Мой любимый человек», — спрашивает он. — Его визуальный образ?
____— Изначально да, я будто вижу того, о ком думаю.
____— А я нет. Я от этого освободился. Я думаю, что если видеть только образ человека, то это совсем не то, что видеть самого человека и чувствовать важность отношения, что имеется к нему.
____— Если говорить о визуальной составляющей, тогда, конечно, да, но если говорить о ноэме «любимый человек», тогда же представление всегда намного шире, — парирую я.
____— А именно?
____— Ну это ретроспекция, особенности человека, его чувства и твои чувства к нему, поступки, которые он совершает, всё то, что он когда-то сделал и что, наверно, не сделал бы никто другой.
____— А вы даёте имена поступкам человека?
____— Имена поступкам?
____— Да.
____— Нет, я их и так запоминаю.
____— Потому что они не нуждаются в названиях, — говорит он за меня, — потому что они всегда нечто большее, чем просто имена, которые их не опишут никогда. Вы же не даёте имена явлениям, как, например, грозе или цветению растений в конкретный временной отрезок, а может быть, горению пропана.
____— Но люди это не явления.
____— А вы уверены? Пройдут века, останется Канкар-Пунсум, Иртыш, останется Храм надписей в Паленке, быть может, всё ещё будут стоять Афины или даже Скуола Сан-Рокко, но не вы. Вы полагаете, от вас хоть что-нибудь останется? И умоляю, не говорите мне, что память вечна, и она хоть что-то значит — человек умеет искажать даже её.

IX

____В моих руках билет, он возвращает меня мысленно в тот год, когда мы поняли, что нам необходимо что-то большее, чем только жить друг с другом рядом.
____— Я не знаю, что мне делать, — говоришь ты, как любой человек, стоящий на распутье.
____— А что говорят твои учителя?
____— То, что я тебе сказала, что у меня большой потенциал, что выигранная олимпиада позволит мне поступить. Это заманчиво, намного больше возможностей, и даже скорее это единственная возможность учиться дальше и развиваться, в нашем городе никому мои таланты не нужны, здесь люди не очень ходят на концерты, да и ездить на гастроли из этого захолустья неудобно…
____— Ну так нас с тобой тут ничего не держит, — говорю я.
____— Да, но жизнь в столице куда дороже, моё главное сомнение в том, как мы это осилим.
____— Да-а, — туну я, вспоминая о своей зарплате.
____Мне ведь действительно тогда казалось, что предел зарплаты устанавливается кем-то, а не мной самим. Я же не мог представить, что есть компании, в которых словосочетание «карьерный и профессиональный рост» не просто что-то означает, но является центральным в работе.
____Ручаюсь, ты уже сообразила, речь идёт о нашем переезде. Я помню, как сейчас, все наши страхи: не найдём работу, ты не сможешь поступить, будем жить, как бедняки. Но вот чего мы точно не боялись, так того, что заскучаем по родным краям. Нам так там всё осточертело, что уж если признаваться, мы с тобою грезили сбежать. Да и решились мы довольно быстро, потому что в нашем городе нам было нечего терять. А что могло нас ждать? Тупиковая работа? Нищенская жизнь? Отсутствие культуры и всего того, что входит в собирательное слово «перспективы»? Чего уж говорить, когда я прожил половину жизни и ни разу не бывал на море…
____— Возможно, зря я сделала аборт. У нас с тобою мог бы быть ребёнок, — сказала как-то между делом ты, когда мы шли по улице.
____— И он бы рос вот тут? — я вопросил, сопроводив слова движением руки, охватывающим серость и убогость.
____Хороший индикатор наших настроений. Возможно, кажется тебе, что это всё не стоит здесь припоминать, но это была наша жизнь, да, не всегда приглядная, да, не такая, как мы ожидали, но всё то — части нашей жизни. Мы, люди, состоим не только из улыбок… Конечно, я противник, чтобы всё припоминать и пестовать прошедшие несчастья, ставя их в основу жизни, но здесь придерживаюсь я того, что без разбора горя и печалей невозможно будет ни тебе, ни мне установить правдивый ход событий. На каждое решение имеется своя причина. Но разбираться в силах эндогенного характера не будем, их невозможно сейчас оценить. Однако ты же понимаешь, человек зависит от погоды, а всё же не наоборот.
____Через года потуги вспомнить хоть какое-нибудь из событий, что действительно было важно для нас в том городе в последний и дремотный год, предстают отчаянными. Не удаётся мне хоть что-нибудь извлечь из памяти, в ней, кажется, дыра, нас будто бы тогда не существовало месяцами. И в этом нахожу причину главную того, что мы с тобою так стремились вырваться за грань глухого круга, где время было, как вода в пруду, поросшее зелёной ряской. Мы тонули.
____В реминисценциях своих я прежде всего виню рутину: когда ты день за днём встречаешься с шаблоном, даже чувства превращаются в привычку. В том северном унылом городишке ничего не происходило, и мы вели бесцветную размеренную жизнь. Стол убран, и ты, голодный, жадный до воспоминаний, пускаешься в уродливые профанации: губами припадаешь ты к столу и языком подхватываешь крошки прошлого — попытки осознать, каким было на вкус минувшее. Но кроме личностных переживаний, мне кажется, не меньшую, а может, даже большую роль играет окружающая нас среда; и чёрт с ней, с грязью, в коей утопал наш город, с пасмурностью неба, холодом, дождями, хотя они, конечно, и способны втаптывать в трясину оптимизм и радостные чувства, но что касается воспоминаний, то они зависят не от столбика термометра, наличия/отсутствия скоплений пара в небе, осадков, ветра, слякоти — что толку всё это перечислять, — они зависят от момента, нас самих, и мнемонического — в моём случае зрительного — подспорья, того, что призвано быть в памяти крючком; и вот теперь ты умозрительно взгляни на тот наш город. Ты видишь эту однотипную, скупую и безликую архитектуру? Помнишь? Вот и я. Ну невозможно в таком городе через десяток лет сказать: «А помнишь, дивный вечер, мы сидели возле музея модернизма?» — «А там, в том парке, помнишь, какой был изумительный ландшафт: цветы иссопа, вероники, георгина, а в ветвях катальпы, что напротив, цветом жёлтый кадмий пела иволга?» — «Театр с кариатидами и маскаронами особенно хорош». — «Мне нравилось всегда гулять по этой улочке среди эклектики, модерна, рококо. На ней доподлинно ты ощущаешь связь со временем, с тем, что прошло, но не ушло». Мы не могли с тобою этого сказать, ведь в городе-клоаке были только серые незапоминающиеся дома, пустые скверы без цветов. И ни одно из воспоминаний наших невозможно как-нибудь соотнести с каким-нибудь прекрасным сооружением, интерьером или ландшафтом. Да, я помню, где и что происходило, но то лишь ярлычок на карте, географическая метка, координата, а замени дома на этом месте, их экстерьер, тип крыши и этажность, и ты не ощутишь, что в памяти твоей хоть что-то изменилось.
____Единственное, за что держались мы тогда, так это друг за друга. За жизнь свою я после сходного единства не встречал. Мне кажется, дело было в том, что нас особенно никто не понимал, а мы не понимали прочих. Тогда, наверно, если бы у нас с тобою не было друг друга, то, уверен, не было бы никого. Мы не могли и мыслить, чтоб связать свою судьбу с другими. А я, ты знаешь, постоянен так, что, некогда найдя один раз то, что близко, не могу его хоть чем-то заменить.
____Теперь тебя всё чаще вспоминаю…
____И знаешь, я люблю тебя, как прежде, дорогая. Мне хочется шептать, мне хочется ласкать словами твои уши: милая, любимая, нежная, близкая, добрая…
____Я понимаю, вчуже выглядит: он помешался. Легко судить со стороны, но глубина моей привязанности, чувств не любовь с первого взгляда, не эта чепуха. Я знаю ту, которую любил. Не идеал, не образ, знаю человека, что любил. Я знаю, чем я обладал, и что утратил. Моя любовь не блажь и не гадание на манной каше, моя простуда обожания — есть аксиома, факт, который я сто раз проверил, утвердил, принял, и потому пишу. Но не подумай, что любовь эта навечно. Она умрёт со мной. Когда-нибудь даже её не станет. И то не будет для кого-нибудь потерей. О ней переживаю, знаю только я; для мира она растворится незаметно. А для тебя, я знаю, что её уже не существует, а то, что происходит там, в душе другого человека, ну кого это волнует? И пусть любовь его прелестна, словно птица-ангел, кружащаяся в высотах василькового пространства, но кто же обратит внимание на то, когда эта голубка сгинет? Единственным, кто мог бы это ощутить, была когда-то ты, но только с той поры твоё чувство выродилось. Оно деградировало до приятельских воспоминаний и дружеского, как от солнышка, тепла, а что быть может омерзительней приятельства после любви и страсти? Конечно, мне хотелось бы достичь высот, в которых я бы мог любить тебя, не требуя любви от тебя, но, к сожалению, творцами в меня не было заложено великодушие таких размеров. И главная гамартия здесь в том, что лишь тебя я мог любить по-настоящему. Я рефлексировал, я проверял свою любовь годами и другими женщинами, но увы! Что толку посыпать ту нашу жизнь подзолом, когда её не упокоишь в себе навсегда? Ведь я любил в тебе не образ, повторюсь, не ожидание, не предвкушение от будущего счастья, я любил тебя такой, которой ты была, которой ты была тогда, которая ты всё же, верно, нынче, я знал тебя — не образ твой, и не свои желания и грёзы, а тебя, ты слышишь? Я любил тебя!
____Прости… я плачу. Всему виной нежность этих незабвенных дней. Ты думаешь, что это слабость? Может так. Да, для других, для тех, кто счастлив, слёзы непременно слабость; но сколько их, таких же, как и я, кто держит всё в себе? Их много, кто не проронил слезинки пред другими. Другим не осознать, какая слабость скрыта в подобного покроя душах, но сколько мужества и воли собрано в кулак, чтоб не казать всё это другим людям.
____Я плачу не о нас с тобой, но о своей утрате. Мне кажется порою, это время было только сном, видением того, как жизнь моя могла бы течь иначе. Возможно, это искушение незадачливого старика, — если не телом старика, то уж душою — искать главнейшую ошибку жизни, объясняя этой неудачей всё, поскольку признавать, что ты не то что хуже остальных, а ты скорее дефективный, очень больно, безнадёжно больно. Да, много позже, в очень тяжкие минуты, думал я, что было б, если б я тебя не повстречал — могло бы быть такое — или на крайний случай ты б меня отшила, сказала сразу, будто я мудак и совершенно я тебе неинтересен. Конечно, я бы горевал и слушал Teenage Kicks, но это было б менее болезненно сравнительно с той мукой, что я испытал потом, после разрыва, но ведь тогда бы я не знал любви, а вот она хоть раз, но всё-таки случилась. Да и к чему мне притворяться? Как мог бы я тебя забыть? Как мог бы я желать иного счастья? Но даже если я предположу, что жизнь моя пошла б иначе, что могло бы это изменить? Есть факты прошлого, которое, так предположим, часть тебя, есть грёзы сослагательного наклонения, но их единая и верная черта как раз и в том, что все они неуловимы. Да, принято считать, что прошлое имеет форму, вес, и даже, что оно константа. Но только это ерунда, единственная атрибуция его — прозрачность. Вот воск в моих руках — воспоминания о проведённых вместе днях; от теплоты моих ладоней он неумолимо тает, он желает ускользнуть; горящая свеча надежды на былое плачет, оставляя на холодном кафельном полу застывшую дорожку слёз.
____Вот обнажённые, раскрытые перед тобою чувства. Они впервые на виду, их старое прибежище — чердаки да колодцы. И эта песнь, что я слагаю, пропитана насквозь любовью, можно даже выжимать написанные мною строчки, и они, должно быть, доставляют тебе глубокие страдания, я знаю, как нежна твоя душа, как она хрупка и беззащитна, но ты потерпи, как я терпел, когда кромсали мою душу, когда я резал своё сердце, когда впился я зубами в губы, когда лопались сосуды глаз моих от слёз, и я тонул и погибал один в пустой квартире, когда сдавался, воскресал, чтобы подняться и упасть ещё больнее… Ты знаешь, что от одиночества возможно захлебнуться? Что, не по адресу вопрос? Кто не был одиночеством распят, того не знает. Одно скажу и забегу вперёд, своей вины в моём сиротстве тебе отыскивать не надо; ты не могла бы быть его причиной, ты была нейтрализатором его.
____Признаюсь, мне приятно представлять, будто всё, что я сейчас пишу и излагаю, я напрямую говорю тебе, а не пытаюсь передать через прокладку, книгу. Я говорю с тобой. О, как я это обожал! О чём угодно, только бы с тобою говорить! Ты так всегда внимательно следила за моею мыслью. Прости за эти сантименты. Конечно, сублимирую, когда пишу, но кто откажет покалеченному человеку хоть в таком паллиативе. Я даже представляю иной раз, как ты естественно без умысла, а просто от своей природы, улыбалась. Вот оказаться бы сейчас перед тобой, чтобы увидеть ту твою улыбку. Я поднимаю взгляд, смотрю в твои глаза, они взволнованы, слегка дрожат, сияют, улыбке хочется расцвесть, но твой тройничный нерв сдерживает этот простодушный импульс.
____— Ну что, цветок? — спрашиваю я.
____Ты тут же расцветаешь, потом плачешь. Не знаю, почему всё это я вообразил.
____Ты помнишь все те имена, которыми я называл тебя, и как бывало нежным голосом с тобою говорил, как будто с маленьким ребёнком? Ты расплывалась под словами словно масло, ты таяла в руках, в объятиях глаза твои светились маслянистым блеском.
____Я был наивен, как и все, кто любят. Я думал, что колодец наших чувств — неиссякаемый источник.