ЗАКЛАНИЕ

____Членить на периоды свою жизнь казалось мне всегда высокомерным, как будто бытие ничем непримечательного человека может быть настолько занимательно, что есть необходимость разделить его на части, и, подыгрывая фарсу чванства, соглашаться отмечать приметы и особенности дутых периодов жизни. Однако следует признать и то, что время всё-таки имеет свои отличительные свойства. Но я не отделяю прожитые мной в столице годы после расставания с той белокурой потаскухой от того, что было раньше. Наоборот, мне кажется, что в большинстве решений, принимаемых сегодня, следует искать причину в прошлом.
____Переживать очередной разрыв было уже намного проще, но меня, признаться, поражала трафаретность отношений. Они самовоспроизводились независимо от моих действий, или всё же я был той причиной, по вине которой запускался этот сумасшедший цикл? Я, не лишённый самокритики, пытался выучить этот урок, который жизнь мне преподала дважды. На этот раз моим спасением стала идиолатрия. Как это ни странно, но с любовью к самому себе повысилась и моя мужская привлекательность. Я был уже немолод, но выглядел ухоженней, подтянутей, уверенней, чем многие другие. Я одевался дорого, с изыском, проще тратил деньги, и почти не инвестировал на старость, к тому же и финансовые рынки были упокоены стагфляцией надолго; мы, экономисты, в общем-то, уже тогда все понимали, что это не просто так, очередной медвежий тренд, а именно стагфляция, которую придурки из правительства создали себе сами и с которой им теперь не справиться одним лишь изменением процентной ставки, кризис захлестнул не только фондовые рынки, рынок капиталов, но и товарный рынок, рынок страхования, недвижимости, и в таких условиях надеяться на лучшее не приходилось. Поэтому я, в сущности, уже не верил в то, что продаю, да и вообще в тот период казалось, будто жизнь моя уходит, что-то упускаю, могу что-то не успеть, что тихая размеренность — удел для стариков, что скоро я не буду прежним, скоро я не буду нужен никому. Течение такого толка подхватило мою жизнь и увлекло потоком в праздную беспечность. Жизнь не делилась ни на месяцы и ни на семидневки. Я жил сейчас и не планировал на годы. Мои вечера заполонялись барами, кафе, прогулками с друзьями, тренировками в спортзале, ездой на мотоцикле, на машине или самокате, походами в кино, театры, дейтингом, посещением художественной школы, шутками в стендапе, пикниками, игрой в компьютерные игры, катанием на сноуборде. Я применял весь арсенал досуга, которым человечество обзавелось за мирные и благоденствующие годы. Однако говорить с тобой о том, как весело мне было ездить по столице ночью на электрокаре или самокате, занудно перечислять просмотренные фильмы и спектакли, не в моих обычаях, я не считал и не считаю, будто развлечениями можно, скажем так, гордиться. Поэтому я и тебя избавлю от того, что насыщало мою жизнь, но никогда не стало б в ней краеугольным. Тебе необходимо вынести из этого лишь то, что я намного проще начал относиться к жизни, не пытаясь ни себе, ни уж тем более кому-то что-то доказать. Я и без этого уже смотрел на мир намного проще, а осознав бесцельность всех своих трудов и, главное, свою ненужность, примирился с этим и ценил момент, а не потенциал. Как следствие, и встречи с женщинами стали для меня не выбором — игрой. Я с ними развлекался, не планируя надолго и всерьёз. Да, кто-то и во взрослом возрасте из них наивно грезил о самодостаточном мужчине, который всё умеет сам, который знает то, чего он хочет в жизни. Ужасно то, что были женщины, которые подобное во мне искали, хотя теперь любая женщина являлась для меня только приправой, дополнением, дающим, в общем-то, хороший вкус, но ни одна уже не стала бы ни смыслом и ни целью.
____Насколько справедливо будет упрекать меня в сексуальной объективации? Наверно, справедливо, но меня действительно уже не интересовало в них ничто, кроме того, какое удовольствие они способны мне доставить. Хотя, мне кажется, и я интересовал их в той же мере.
____Бывало, я встречался с несколькими женщинами одновременно: вчера с одной, сегодня со второй, а завтра с третьей. Бывало, мне устраивали из-за этого скандалы, но это всё-таки меня не огорчало, поскольку в многомиллионном городе я запросто способен был найти себе другую: неважно толстую, худую, меня моложе или старше, безгрудую, с отменной попой, глупую, смешливую, циничную, простую… Невероятное количество различных свойств на разный вкус. Признаюсь, не со всеми было весело, не с каждой было запросто общаться, и уж тем более не с каждой был хороший секс, если к нему вообще мы приходили; однако среди большинства из них прослеживалась одна общая закономерность, как будто сговорившись, мир потешался надо мною: ты не поверишь, но почти что каждая вторая с кем я спал, носила твоё имя, ну то есть уже не твоё, конечно, для каждой оно было собственным, но все их имена произносились и писались также, как будто бы из всех имён — ну сколько их… быть может, сотни, тысячи на свете — лишь только для меня безумный комбинатор букв всегда и неуклонно выдавал четыре, всегда в одной последовательности и никак иначе. О, если бы с такой же точностью везло в рулетку, я бы стал богат, а здесь я был зациклен на благозвучном имени твоём, и пусть любая из его носительниц была до крайности отлична от тебя, но каждая носила в себе часть тебя, твои прилипшие к моей судьбе четыре буквы. И каждый раз его произнося, я звал не только их, но и тебя.
____Такими были эти годы. Под именем одним различные личины, непохожие тела.
____Ты, вероятно, думаешь, подобный образ жизни выглядит ужасно? Но чтоб судить о том, что было на моей душе, необходимо понимать, какою она стала. Без любви она превратилась в бескрайнюю жёлтую пустыню, простирающуюся на 360 градусов по горизонтали и 180 по вертикали. Пустыня — больше ничего кругом. Ты видела когда-нибудь картины у Дали? Тебе не показалось, что главное его изобретение отнюдь не фантасмагории сюрреализма, а то пространство, на котором помещаются его объекты? Любой свой бред он помещал на плоскости пустыни, а в ней, известно, всё выглядит довольно нереальным. Вот если, скажем, ты увидишь дерево, цветущее на фоне жёлтого песка пустыни, ну разве тебя не смутит его излишняя и красочная яркость? Или оазис, разве ты не будешь думать, что это мираж? Представь слона в пустыне. Странно? Что он делает среди песков один и почему ещё не умер там от жажды? После подобных рассуждений, профанации и искажения Дали уже не кажутся настолько странными, как если бы они были на фоне улиц или, может быть, лугов, засеянных гречихой. Вот потому на фоне выжженной пустыни и в моей душе всё, что казалось странным для других, отнюдь не представало для меня невероятным; я мог мешать, соединять, делить и добавлять любые компоненты к отношениям с людьми, мне не казалось странным одиночество, я не пугался более измен, пороков, беззаботности, корысти, злобы, лживых фраз, наивности, разврата, наготы, невинности, алкоголизма, однополых пар, плохого секса, некрасивых женщин, подлинного чувства и притворства, плохой эрекции, упругих задниц, молодого тела или дряблой кожи — всё это было для меня одним. Всё это представлялось мне фантасмагорией того, что называют сексуальность. Минет и поцелуй лежали в одной плоскости, а верность и промискуитет являлись столь же утопичными и столь же иррациональными, что не могли поддаться осмыслению. Весь этот сексуальный фантасмагоризм сводил меня с ума, я начинал пить в пятницу и продолжал в субботу, заканчивая ночь меж женских ног; я уставал от переписок и свиданий, от всех тех дам, что мне отказывали, и тех, кто слишком быстро соглашался, от неловких поцелуев, пустых слов, смущения, плохого секса и от воспоминаний о тех девушках, с которыми секс представлялся воплощением блаженства, от геев, что ко мне подкатывали на тусовках, и которым неизменно я отказывал в силу естественных причин, от навязчивого флирта, неумения шутить или смеяться, невозможности понять, я нравлюсь или это просто так, от скуки…
____Но только вечер воскресенья являлся для меня отдушиной в чаду. Я брал билет и следовал во мраке в церковь на концерт органной музыки. В каком-то смысле это тоже была оргия, но оргия органных звуков, и я, как будто, очищался в миг игры. Звучал орган, бывало, ему вторила скрипачка, мне даже было наплевать, что собственно играют: Альбинони, Баха, Босси или Листа... Но эта музыка как будто несколько смывала если не грехи, то грязь моей распутной жизни. Amor fati доподлинно я ощутил лишь там, я понял, что не собираюсь воевать с самим собой, я есть таков, каков я есть, и, да, возможно, что мои приходы в кирху были не исканием покоя, а почти хождением в Каноссу, да в сущности, и этот труд — хождение в Каноссу, искупление за то, в чём не хватило смелости себе признаться… Я просто закрывал глаза и слушал, или открыл и долго с наслаждением смотрел на своды нефа. Я представлял, что в этот миг, я пребываю в ином мире, что я не в церкви, не в столице, и не на бессмысленной планете. Я где-то далеко или вовне… Я где-то там, где трансцендентность, где всё мирское не имеет смысла.
____Но этот маленький мирок для бегства был захлопнут также неожиданно, как он мне и открылся. После концерта, когда в рукав просовывал негнущуюся руку, ко мне подошла незнакомка со слишком уж благообразным видом, хотя и не дурнушка.
____— Я заметила, вы часто ходите на орган, и всё время один.
____Я смотрел в её сторону, но сквозь неё.
____— Я тоже люблю орган, — добавила она, — меня зовут…
____Она сказала своё имя, и оно неистребимо въелось в память. Кто её просил об этом? Мне до сих пор не удаётся его позабыть!
____Наверно я выглядел тогда растерянным и не понимал, зачем она ко мне подходит, к тому же рука в пиджаке, никак не хотела залезать в рукав куртки.
____— Я не религиозен, — ответил я зачем-то.
____— Я тоже, но мне нравится слушать музыку, орган — король музыкальных инструментов…
____Она произнесла что-то ещё, но в тот момент я вспомнил, как то же самое мне говорила ты. На миг представил, как передо мной в этом соборе среди лавок на фоне мученической фигуры Иисуса с подписью «INRI» стоит не кто-нибудь, а ты, и тут же ощутил слезу, катящуюся по щеке.
____— …катится слеза.
____— Что?
____— У вас слёзы? — она меня спросила, и я наконец возвратился в реальность, покидая воспоминания, и грёзы, и бередящий душу акоазм.
____— Поверьте, я не такой хороший человек, как вам кажется, — я пробурчал и навсегда покинул церковь.

XXXII

____Я пробираюсь по щербатой плитке под навес безлюдного в рассветный час приморского кафе и бара, который расположен в непосредственной близи от нашего пансионата. Вчера здесь выступали музыканты, было людно, хоть и без аншлага, но вино и пиво здесь лилось рекой. Теперь столы пусты, неровно стоят стулья, уставшие от пьяных посетителей официанты не поправили их, уходя домой; должно быть, они явятся пораньше утром, чтобы навести порядок. Я замечаю кое-где остатки пищи под столом, которые заинтересовали чаек. Те шумно поднимаются, когда я подъезжаю, крик их нарушает тишину. Пустынная тоска бескрайней и до отчаяния однообразной водной глади. Ведь если вдуматься, то море — иной лик пустыни. Такие же бескрайние и однообразные холмы, такая же жара и жажда, такая же опасность, и повсеместно одинаковый химический состав. Мне кажется, что это самая непродуктивная задача — описывать словами море, рисовать его хотя б как-то смысл, но вот пытаться охватить его частями речи, полагать, что звук способен передать собою жидкость: довериться фантазии чужого мозга; по мне, куда ещё не шёл хотя бы типографский знак, хотя бы та же тильда: ~ ~ ~~~~~ ~~~~~~~. Она намного лучше отражает сущность моря, чем все эти закорючки — буквы.
____Подняв тяжёлую губу уснувшего фортепиано, я касаюсь клавиш, чтоб отвлечься от мигрени, что меня так рано разбудила. Однако пальцы мои будто бы из жердей, жесты их неловки, что ни нота — фальшь. Одно лишь радует, никто не слышит. И дело даже ведь не в том, что мои ноги не касаются педалей, я попросту давно не опускал свои и без того тугие пальцы на клавиатуру.
____Я слишком быстро отвлекаюсь от игры и долго смотрю в сторону не глядя, туда где многопалой пятернёй на ветре машет трахикарпус. Только сейчас под бризом осознал я, что за эти годы так тебя и не спросил, а есть ли песня, что способна возвратить тебя хотя бы на мгновение в незабываемое детство. Мне кажется, мелодия такого толка должна бы быть у каждого живущего на этом свете. Ведь это то, что может протянуться через годы, из настоящего в ту чудную, не обременённую осознанностью пору. Лишь только зачинается мотив, как ты уже стоишь возле окна, распахнутого настежь, ощущая каникулярную свободу лета. Ты видишь себя как бы со спины, глядящего на улицу, залитую теплом светила, и вникающего в рифмы строчек. Вот видишь, сколько важного, я так и не успел спросить. Есть мнение, что даже жизни мало, чтобы исчерпать весь интерес к тому, кого действительно ты любишь.
____— Почему вы перестали?
____Я оборачиваюсь, за моей спиной слепой. Такое ощущение, что он подкрался сюда незаметно.
____— И вы не спите? — спрашиваю я не отвечая.
____— Иногда, мне кажется, что я всё время сплю.
____Фа-диез на малой октаве.
____Он поворачивает голову на звук, чёрные стёкла солнцезащитных очков превращают его слепой взгляд в подобие фасеточных глаз муравья. Забавно, что ты общаешься с человеком, а глаз его ты никогда не видел, как, собственно, и он не видел никогда твои.
____— Позволите? — показывает он тростью в сторону фортепиано.
____— Да, конечно, — я пододвигаю под его шарящий по пространству щуп табуретку.
____Он садится, разминает пальцы, неловко отыгрывает пару аккордов, и уже затем вступает, рождая более прекрасную мелодию, чем я.
____— Вы напоминаете мне Рэя Чарльза, — признаюсь я, наслаждаясь.
____Он отыгрывает вступление Mess around. Я от души смеюсь и наслаждаюсь музыкой и зрелищем не меньше. Качаю головой от наслаждения, но тут же головная боль напоминает о себе.
____Закончив, он поворачивается ко мне.
____— А вы меня спасли.
____— От чего же? — удивляется слепой.
____— От одиночества.
____— От одиночества? — он также удивлён.
____— Вас это удивляет? Такой ранний час, здесь только чайки да вы. Рассвет, — я говорю, кивая в сторону от моря, — хотя для вас, наверно, он не существует…
____— Только в виде утренней прохлады.
____Лицом изображаю недопонимание, однако, спохватившись, добавляю:
____— Все ваши ощущения от утра это лишь прохлада?
____— Да, а вы разве её не ощущаете?
____— Конечно, ощущаю, но и вижу прелесть восходящего над холмами солнца. Простите, если я вас этим ранил…
____— Не переживайте, я давно смирился с тем, что потерял. Однако в этом есть и преимущество.
____Он ждёт.
____— Какое же? — послушно спрашиваю я.
____— Почти не замечаешь того, что существуют люди.
____Я, не вполне улавливая мизантропические мысли этого человека, качаю головой, как будто этим я смогу помочь найти его высказыванию в мозгу подходящую лунку, но на деле нахожу лишь боль, которая на миг заставляет стиснуть зубы.
____— Вот вы, — он добавляет, — только голос. Помимо вашей речи, вас не существует. Это кажется лишь вам, что вы имеете какой-то вес, объём, что занимаете какое-то пространство, но на деле вы являетесь лишь звуком, точнее, звуковой волной. Когда вы ничего не говорите, вас не существует.
____— А вам от этого не одиноко?
____— От того, что я не вижу вас?
____— Да, от того, что для вас люди только звуковые волны.
____— А что они для вас? Изображения?
____— Не только, личности…
____— Да бросьте, — он перебивает, — личности, — презрительно он добавляет, — как будто каждый человек вам интересен.
____— Не каждый, но те, с кем я общаюсь.
____— И со многими вы общаетесь сейчас?
____— Вот с вами.
____— Мы другое дело, мы здесь с вами вместе в силу обстоятельств, я же говорю про тех, кто к вам приходит в гости, о тех, кому вы дороги, кто, может, беспрестанно думает о вас, — он произносит это жёстко, холодно, как будто хочет вывести меня начистоту.
____Как хорошо, что он не видит мой тяжёлый взгляд, что уставился в чернеющую бездну его зеркал. Что ни удар, то в челюсть.
____— Несуществующие люди, — медленно произношу, смотря на пустые тропинки, что используются для прогулок, когда здешние обитатели не спят.
____Теперь его черёд немых вопросов. Он ничего не говорит.
____— А вам не кажется иной раз, что и вас самих не существует?
____— Себя я ощущаю, — возражает он.
____— Я не об этом, а о том, что ваша ценность для других, для мира не заметна или минимальна.
____— Ах, об этом, — понимает он. — Как вы там сказали, «для других»? А эти самые, другие, существуют? Жизнь их чем-нибудь отмечена, важна? Быть может, ценность их никчёмной жизни в том, что это вы о них всё время думаете непрестанно. И не подумайте, что я пытаюсь всех унасекомить.
____— Это вы в широком, в философском смысле, но не в самоощущении…
____— Отнюдь иным необходимо быть кому-то нужным. Их жизнь без этого теряет смысл.
____— Но и без движения, — я осекаюсь, глядя себе на ноги, фигуральная отсылка, — без... м-м… — хезитация от только что задетой больной темы, — без развития, без влечения к чему-то тоже сложно жить, точнее, ощущать себя живым, стремящимся к чему угодно.
____— Вы намекаете на впечатления?
____— Не столько, сколько на наличие какой-то цели. Жизнь ради жизни для обременённого рассудком существа — парадоксальная задача.
____— Но смысл существования любого человека — частное дело, которое к тому же он решает сам.
____— Однако, что если человек, достигнув этой цели, не найдёт себе другую? Такое же бывает!
____— Вот потому разумнее всего искать неявственные цели: борьба добра со злом, служение искусству… Хотя мы с вами обсуждаем частности, поскольку на подобные вопросы не найти ответ снаружи. Или, — его озаряет, он даже подбирается на стуле от осенившей его мысли, — этими вопросами вы хотите отыскать смысл нашего существования? Конкретно ваш, и мой, — он добавляет.
____Мне хочется ответить, что мой на несколько недель вперёд понятен, однако, ничего не говорю.
____— Вы знаете, как странно это ни звучало бы сейчас, — он говорит, понизив голос, — в последнее время меня всё больше увлекает неизбежность смерти. Мы от рождения неодинаковы, неодинаковы тела, среда и наши жизни, а смерть как раз тот самый уравнитель, который отрицает всякую индивидуальность. Она не считается ни с чем, поэтому иной раз думаешь: установить самостоятельно предел куда практичнее, чем осознать внезапно, что момент уже настал, осталась только пара дней, которые ты будешь вынужден провести на больничной койке, часть за частью умирая.
____Внимательно слежу за ним, точнее, за тем, как он всё это произносит: сухо, чётко, прагматично — расчёт утилитарный.
____— Пессимистичное начало дня, — я замечаю.
____— А что, вас удручает неизбежность смерти?
____— Напротив, это кажется мне справедливым. Но знаете, на днях я побывал на кладбище, здесь рядом. С одной стороны, это вроде бы как память, но с другой… — намеренная пауза, — ведь в некотором роде кладбище это что-то вроде свалки, где складируют уже ни на что не годные тела. А лежать на свалке — такая себе перспектива.
____— Вас действительно заботит то, что будет с вашим телом после смерти?
____— Честно? Не особо.
____— Знаете, Цицерон приводит легенду, что Диоген вообще просил оставить его тело без погребения, единственное, лишь бы рядом с ним положили палку, чтобы он ей мог отгонять стервятников.
____— Я всегда удивлялся грекам, только они могли из сумасшедшего бомжа сделать философа. Он ведь жил в бочке ровным счётом также, как сейчас бездомные живут в коробках.
____— По мне, так большинство трудов философов вообще не стоило бы и читать. Их поголовный бич заключается в том, что они либо сражаются с богом, либо сражаются за бога, в то время как его не существует. Они борются за ничто и ни с чем; они множат и делят на ноль. Поэтому изучать их мнения не имеет никакого смысла, разве только если вы любитель диковинных заблуждений.
____— Возможно, но вы забываете и о других аспектах их суждений.
____— Я о них не забываю, можно много о них говорить, но что толку, когда суть всех вещей, и вообще восприятия мира, уже давно выразил Гегель, замечая, что форма неотделима от содержания, что внешнее проистекает из внутреннего, что сущность невозможна без внешнего проявления себя.
____— Вы говорите о «Феноменологии духа»?
____— Да, позвольте себе воспользоваться концепцией Ролана Барта и перешагнуть через рамки метафизики Гегеля. Интерпретируйте его слова так, чтобы стало понятно: внутренне характеристика только тогда действительна, когда есть внешние проявления её. Или, иными словами, как можно говорить о человеке, что он добрый без его добрых поступков? Как можно сказать о нём то, что он злой, без злых деяний? Нельзя быть щедрым в мыслях — только на деле. Я это к тому, — он замечает за собой дигрессию, ____— что философия сама по себе не представляет ценности, поскольку не влияет на жизнь человека; этика — другое дело.
____— Если бы люди так мыслили, мы бы с вами жили совершенно в другом обществе, война никогда бы не казалась справедливой, а забота не казалась бы лукавством.
____— Но людям удаётся испоганить всё, ведь так?
____Он потирает руки, а после скрещивает их на груди так, что кисти скрываются за мягкой тканью рукавов его махрового халата цвета гейнсборо. Мы так активно говорим с ним, что я замечаю, как, остановившись, на нас глядит парнишка в атласном голубом костюме и мисс, что оперлась локтем на пьедестал колонны.
____— Взгляните, на нас уже тут с вами смотрят, — улыбаясь, замечаю я.
____Он подёргивает головой, как бы желая оглянуться, но вскоре замечает: «Вы забыли, я не вижу».
____— Ах, простите, мне так неудобно, — спохватываясь, извиняюсь я.
____— Да ничего. Они мешают вам?
____— Нет, уже нет.
____Он опускает руки на податливые клавиши фортепиано, и я слышу, как они перетекают под его пальцами. Я слышу, как блестит вода, и как шевелится валлиснерия, проплывает барбус, а затем и вовсе что-то медленно идёт на дно… Конечно, с первых нот я узнаю Сен-Санса и его сюиту со струящимся глиссандо, точно водоросли на нотоносце. Я вспоминаю то, как ты меня учила погружаться на дно к рыбам и играть эту мелодию на пианино.
____Задумываясь, долго смотрю в пустоту, не различая ни чёрное на белом, ни моря, ни песка; лишь только чуть спустя мой взгляд, замечая некую несвойственность, погружается, будто пытаясь доискаться до сути вещей, в туман, что зачинается вблизи на море, из-за него оно уже перестало быть геометрически выверенным, теперь море уже не заканчивается привычной ровной чертой, а походит на взбитую то ли пену, то ли какую взвешенность, и эффект этот достигается за счёт того, что по цвету пена облаков и жидкость моря едва ли не идеально подходят друг к другу, так что отделить одно от другого кажется невозможным.
____— А вы хорошо играли, — отвлекает меня от размышлений голос.
____Я отрываюсь от чего-то уходящего, чего-то неразборчивого, призрачного.
____На балюстраду облокачивается девушка, та самая, что обладает лёгкими чертами, точно очерк, писанный не успевающим за мгновением карандашом.
____— Это не я, это… — я оборачиваюсь в сторону фортепиано и ищу слепого постояльца, но он куда-то подевался. Сколько же времени я был не здесь, а в лабиринтах собственного мозга, пытаясь там найти ответы?
____Что-то в голове пульсирует фонтаном боли.
____— Это играл слепой мужчина, постоялец, — поясняю я, потирая висок.
____— Да? А я подумала, что это вы играли.
____Отрицательно качаю.
____— Голова, — показываю пальцем на висок. — У вас что?
____— Голова, — показывает она указательным, — шея, грудь, рёбра, суставы, руки, — её палец перемещается по телу, — и живот.
____— Обширный набор, — констатирую я.
____Она пожимает плечами.
____Я достаю из кармана ещё две таблетки аспирина и закидываю в рот. В другое время я бы предпочёл пробежку по пляжу, чтобы разогнать кровь, и голова бы прошла за полчаса, но сейчас я на колёсах во всех смыслах. Мне ничего не остаётся, как жрать аспирин и, морща уголки глаз и поджимая губы, тереть висок, и массировать затылок.
____— Я пришла проститься, — она разводит руками, как бы извиняясь; в объёмном бежевом свитере она выглядит ещё покорней перед тем, что так или иначе, но неотвратимо.
____— А как же ваши боли?
____— Они всегда при мне, — смиренно говорит она, как будто уже не верит, что сможет хоть когда-нибудь от них избавиться.
____— А не лучше ли тогда остаться здесь?
____— Если ничего не помогает, то не так уж важно где.
____Я понимающе киваю.
____Слишком сумбурное прощание, как, собственно, все лучшие прощания на свете. Запоминаются только такие, в которых не успел что-то сказать, не успел задать вопросы, получить ответы, о чём-нибудь договориться, что-то прояснить. Они, как не дошедшие до адресата письма, как упущенная встреча, как потерянные годы на чужбине, как некстати затесавшийся в шкафу второй бокал, который никогда не наполняется вином.
____Девушка уходит. Я долго слежу за удаляющейся хрупкой фигурой в не по размеру объёмном свитере. Я не могу отделаться от нежности, которая заполоняет меня с ног до головы. Мне хочется обнять эту маленькую стройную фигуру, сказав на ухо ничего не значащее: «Всё будет хорошо». Мне жаль её, и я испытываю муки, отцовские терзания за малое, беспомощное чадо. Мне думается, так приходит старость. Я раньше думал, что сильнейшее из чувств, какое может к женщине испытывать мужчина — это страсть и вожделение её, но через годы оказалось, что отцовское заклание и нежность к слабости намного ярче. Не знаю почему, но у меня скатываются слёзы, и что-то жалобно скулит в груди.

XXXIII

____Заводная головка, вращаемая пальцами, вновь откручивает стрелки часов назад. Я возвращаюсь в прошлое, которое не обладало тем, что называется, надеждой. Оно было похоже, в принципе, на то, что у меня сейчас, однако в тот момент я будущему не давал оценку «обречённое». Я не надеялся, смирялся, но ожидал, что воды моей жизни после шиверы плавно будут течь по гладкому прямому руслу. Как мог я знать, что шивера закончится обрывом? Кто мог сказать, что после водопада жизнь моя погрязнет в затхлых и зловонных топях?
____То время мне напоминает подступающую к горлу рвоту, оттого что в глазах женщин я всё чаще был паяцем, должным развлекать их, или просто фаллосом, не знаю, что и хуже. Я не был для них личностью, я не был тем неповторимым человеком, которым я был для тебя, которым был для матери, для тех, кто не ограничивается только пребыванием рядом, но ещё и любит.
____Мне всё осточертело, и я отправил письмо своему, как это называется, penfriend. Мы много раз с ним обсуждали идеи чего-нибудь сверхординарного, и вот случилось так, что наконец у нас совпал с ним отпуск. Давно хотели мы с ним выбраться куда-то вместе, но как это бывает, всегда что-нибудь мешало. Я предложил ему сорваться в горы, мне хотелось удалиться от людей. Мне нужно было разобраться в жизни. А где ещё искать ответы, как не там? «Не знаешь, чем заняться, езжай в горы», — кто-то говорил.
____Мы с ним давно не виделись, нам было что сказать друг другу. Мы обсуждали с ним политику, друзей, работу, женщин, планы, будущее, наши грёзы и печали. Менялись разговоры и пейзажи, колёса уносили в горы, поля сменились взгорьями, холмами, широкое неторопливое теченье рек сменялось быстрым вспененным потоком, а жаркие степные дни сменились горною прохладой. Мы с ним ходили в горы, спали под дождём в палатке, набирали воду из ручьёв, ходили по снегам, преодолевали кряжи, делали привалы, пикники, на утреннем костре готовили овсянку, насквозь пропахли дымом, пили пиво и курили, глядя на блестящие от многолетних льдов вершины. За пару-тройку дней в горах ты проживаешь столько, сколько не успеешь и за месяц на равнине. Всё это путешествие до боли мне напоминало наш с тобой вояж, всё те же испытания, эмоции и те же горы. Я останавливался иногда, смотрел с тоской на вершины, устремлённые в небо, закусывал губу, осознавая, сколько лет прошло с того момента, как мы были здесь с тобою. Я даже посчитал, и оказалось, что именно тот свет, который испускал далёкий Сириус, когда с тобой мы на него смотрели, лёжа ночью, достиг земли сейчас. Тогда мы думали, что жизни наши сложатся иначе, точнее, она будет общая, одна, но то ли нас, а то ли сами мы, но что-то нас размежевало, и свет, что испускала эта белая холодная звезда, настиг только меня, тем самым сокрушая. Я сам доверил свету звёзд хранить и метить время, но полагаться на фотоны равнодушных звёзд едва ли более надёжно, чем на тень или песок, которыми когда-то отмечали люди дни.
____Не знаю, помнит ли сейчас мой друг последнюю ночёвку, но я её прокручивал, наверно, сотни раз. Стоял туман, и всюду была сырость, с каждой минутой всё надёжней утверждался мрак, и нам было понятно, что костёр наш разгорится только к ночи. В обычной жизни, в городе такое время называют, вечер, но в горах, когда заходит солнце, нет ни интернета, нет ни света, ни тепла квартиры — это ночь.
____— Не зря купил демисезонные ботинки, — сказал мой друг, когда стянул с ног обувь с высоким голенищем. — Даже не промокли, — он засунул руку в ботинок, — только чуть-чуть влажные, но это из-за того, что ноги вспотели, — Он потрогал и свои носки. — Демисезонную обувь удобно покупать, когда не знаешь, какую погоду ожидать, а в горах это первейшая необходимость. Важнее всего беречь именно ноги.
____Он всегда ко всему готовился более основательно, чем я.
____— Только вот носок дырявый, — заметил он, подставив вылезший большой палец ноги под свет и тепло огня.
____— Это как в той шутке, анекдоте, где девушка приглашает парня на чашку чая, а у него рваный носок, и он отказывается, обламывая и её, и себя, — сказал я, расшнуровывая ботинки.
____— Непонятно только на какой хрен он пошёл на свидание в дырявом носке.
____— Ну это же шутка. Да и к тому же он мог порваться при ходьбе.
____— А откуда тогда он узнал, что у него рваный носок? Он же не мог это почувствовать. А если бы он пришёл к ней в гости и обнаружил рваный носок, то мог бы просто снять носки у неё в гостях. Сказал бы, что так ногам лучше дышится. Зачем человеку дана смекалка?
____— А если не дана? — я достал из рюкзака хрустящий пакетик. — Хочешь изюм в шоколаде? Тут ещё осталось.
____— Давай, — он забрал из моих рук упаковку.
____— Только протри руки после своих носков. Тебе нужна влажная салфетка?
____— Ага, — он принял и её и вернулся к прежней теме разговора: — Ну тогда, если у него нет смекалки, то он вообще ни к какой девушке на чай не попадёт.
____— Ну вот у нас с тобой она есть, и что, мы часто попадаем к тем, кому действительно хочется?
____— Это тоже верно.
____— Я вот вообще заметил, что если смириться и принять тот факт, что все мы в жизни одиноки, то это невероятно упрощает жизнь. Тебе не нужно никому нравиться, не нужно ни о ком переживать, пытаться привлечь кого-то. Ты просто такой, какой ты есть.
____Как мог я знать, что эти мои слова материализуются и то, к чему я так стремился, станет моим проклятьем?
____— Знаешь, я так же думаю, но всё равно хотя и вроде бы привык жить один, однако порой очень хочется, чтобы кто-нибудь был рядом. Чтобы просто было с кем поговорить.
____Он замолкает, я тоже не произношу ни слова. Тишина. Нас окружает всё застилающий и непроницаемый для звуков воздух, насыщенный испариной холмов.
____— А ты не говоришь сам с собой? — вдруг спрашиваю я.
____— Обалдеть, я думал, что хотя бы ты не дойдёшь до этого!
____— А как ещё? — отзываюсь я. — Ведь так сойдёшь с ума, когда всегда один. Понимаешь, хочется с кем-то поделиться, а никого рядом нет. Ну вот хотя бы тебе вечером запишу голосовое сообщение и уже станет легче.
____— Понимаю, — кратко отвечает он.
____Два взрослых человека, начавшие сами с собою говорить из-за одиночества. Мы замолкаем, глядя на огонь; он пожирает дерево неторопливо. Что, если огонь — вторая жизнь для иссохшего дерева? Что, если дым дерева — это его призрак, его душа? Мы этими душами пропахли насквозь.
____Потом настало утро, мы проснулись рано.
____— Перед тем как мы поедем, нам надо залезть на те скалы, — сказал я другу, собирающему свой рюкзак и спальный мешок, который никак не хотел залазить в узкую сумку, но мой товарищ был настырней, чем неподатливая вещь, и вскоре мешок, топорщась в разные стороны, всё же уместился.
____— А может быть, поедем? — он не хотел терять время на очередные скалы, тем более уже начинал моросить мелкий дождь.
____— Мы не надолго.
____— Начинается дождь, это не безопасно.
____— Мы быстро, успеем до дождя, — упрямо говорил я, — да и к тому же, что ты будешь делать в другом месте? Там тоже будет дождь, и всё равно придётся выходить из машины.
____— Мы можем уехать куда-нибудь на равнину.
____— Ты думаешь, там дождя не будет?
____— Не знаю, но можем поискать такое место.
____— А если тучами заволокло всё в округе?
____— Хорошо бы посмотреть прогноз, но интернет не ловит. Мы можем заехать в какой-нибудь национальный парк и там уже гулять, там хотя бы будут деревья.
____— С той скалы, — я снова показал пальцем наверх, — должен открываться прекрасный вид на боевые башни горцев, отсюда мы их не увидим, а мы именно за этим сюда приехали. Если бы вчера не начало рано темнеть, мы бы залезли туда вчера, но так как мы сюда уже приехали, то глупо будет уезжать, так и не посмотрев на эти башни.
____Он согласился. Мы закинули вещи в машину, взяли лёгкие рюкзаки, в которые засунули дождевики, фотоаппарат и воду, и пошли по более крутому подъёму напрямик, чтоб сократить путь и сэкономить время. Подъём начинался по пологому склону, мы проходили возле кустов, чивкающих воробьями, но уже скоро нам пришлось карабкаться почти на четвереньках, то и дело опираясь на сырую после тумана траву. Мы подошли вплотную к выступам скалы, выдающиеся из горы каменные глыбы не были большими, от силы три — четыре этажа, но залезть на них нужно было постараться. Я выбрал место, где, как мне казалось, пройти всего проще, и мы начали взбираться. Заморосил мелкий дождь, всё утро он то начинал накрапывать, то как-то затихал.
____— Давай здесь, — я показал на место, что вертикальными ступенями уходило вверх.
____— Слишком круто.
____— Нормально, — бросил я и начал взбираться. — Тут нужно лезть, как по ступеням, это удобно.
____Я объяснял и уже ступал на каменные выступы, покрытые лишайником и мхом. Я ставил правую толчковую на ступень, руками опирался на те выступы, что были выше, и так, опираясь на три конечности, подтягивал тело вверх. Делать это было довольно несложно, ставишь ногу, опираешься руками и толкаешься. Я помню несколько таких толчков, каждый из них занимал всего-то несколько секунд. Толчок, ещё толчок, несложная задача… Несложная, пока не произошло то самое: я оттолкнулся очередной раз правой, и камень вместо того, чтобы принять на себя мой вес, поехал вниз, поехал даже несколько лениво и неторопливо. Я осознал, что моё тело без опоры увлекает в пропасть, и растопырил пальцы, и, видит бог, если б я был кошкой, то из рук я выпустил бы когти, но пальцы хоть и замедляли неизбежность моего падения, но всё ж они не находили должной опоры на щербатой поверхности ступени. У меня до сих пор перед глазами стоит видение того, как они скользят по изрытой кратерами поверхности камня, а тело всё равно неумолимо увлекает вниз, наверно, левая нога пыталась встать куда-то, но выставлять её вперёд, когда ты падаешь назад, уже не имело никакого смысла. Дыхание оборвалось, когда я полетел с обрыва. Наверно, я закрыл глаза, не помню ничего помимо ощущения того, что теряю всякий контроль над телом. Оно не принадлежало мне, а увлекалось вниз под силой тяжести. Я помню, был удар и осознание того, что я, наверно, умер. Было страшно и в то же время так легко от того, что всё это наконец хоть как-то разрешилось, что уже не нужно цепляться за камни и спасать свою шкуру, можно просто расслабиться и умереть.
____Довольно быстро передо мною возникло лицо друга. Он что-то спросил меня, но я ничего не понял, было тяжело дышать. Я пытался хлебнуть воздух, мне казалось, что я задыхаюсь. Я не обращал внимания на его вопросы, только видел его, да и то как-то размыто, в чёрно-белых тонах. Казалось, мир лишился своих красок, потеряв отчётливость и упорядоченность.
____— Ты как? Ты можешь встать? — я наконец расслышал его вопрос. Наверно он был испуган, но я этого не помню. Только услышал речь, узнал лицо, а разбираться в его переживаниях я не мог, слишком был я поглощён своими.
____Я что-то ответил ему, скорее всего, заматерился.
____Он попытался приподнять меня, но я застонал от боли, точнее, не застонал, а скорее выдавил звериный рык.
____— Ты можешь встать?
____— Нет, нет, — я бормотал, лишь бы он меня не трогал.
____Он встал с колен, приложил руки к своему лицу, неосознанное желание закрыть руками глаза, чтобы меня не видеть в этом состоянии.
____— Мне хана, — сказал я, тяжело дыша.
____— Ты это… что мне делать?
____Не знаю, каково было ему, но мне казалось, что я умираю, только умираю очень медленно и больно, быстрее бы на месте умереть, чтобы избавиться от боли. Наверно, я ревел и громко дышал вслух, хрипя при этом.
____— Я за скорой, лежи здесь, — сказал он мне. — Тебе нужно что-то? Вода? Воду тебе нельзя. — он спрашивал и сам же отвечал. — Я тебя накрою, — он стянул с себя куртку и положил мне на грудь.
____Я ничего не понимал, мне было безразлично, лишь бы умереть скорее.
____— Я мигом, позвоню им, встречу их и буду у тебя. Держись!
____На этом он исчез. Я не мог даже повернуть голову, чтобы посмотреть, как он спускается с горы. Я видел только небо и ту самую скалу, с которой я сорвался. Я закрывал глаза и видел боль, я открывал и видел пепельную серость. Я думал лишь о том, когда мне станет легче, когда же, наконец, смогу я умереть. Проваливался в обволакивающий мрак, туда, где не было иного чувства, кроме боли. Меня захлёстывала боль, казалось, запросто в ней можно захлебнуться. Но боль на время отступала, я открывал глаза, и оказывалось, что с неба идёт дождь, который заливает мои глаза и рот, я думал, что могу им захлебнуться. В испуге с дрожью в пальцах я ощупывал на себе куртку, что оставил мне товарищ, растягивал её, боясь, что она съедет и меня промочит, хотя и так я, кажется, был сырым наполовину. Потом проваливался снова в боль, пытаясь что-то вспомнить, думая о том, как хорошо бы умереть, но этого не получалось. Казалось, что я наконец-то ухожу из жизни, но я снова обнаруживал себя лежащим на траве, глядящим на скалу, торчащую передо мною каменною глыбой. Мне почему-то представлялось, что она не так надёжна, как видится со стороны, что она не так прочна, что камни могут раствориться под каплями неторопливого и мелкого дождя, и, прежде чем мой друг вернётся, эта самая скала разрушится, и камни, что, наверно, весят тонны, обвалятся и погребут меня. Я закрывал глаза, чтоб этого не видеть, мне казалось, что это должно произойти с минуты на минуту. Я ждал, когда же она рухнет, единственное, чего боялся я, так это увидеть, как эти камни срываются и падают на моё и без того изувеченное тело. А вот если я закрою глаза, то они просто упадут и меня раздавят, я этого и не замечу. Однако в ушах стоял звон, какой-то шум, которого я ранее не замечал, и наконец я понял, что когда скала разрушится, я услышу оглушительный грохот своей смерти, я пойму, что это падает она, и всё равно я не смогу избежать того кошмара, который будет означать мою погибель, а мне хотелось умереть, не сознавая смерти. Но бред не прекращался, накатывали волны боли. Я открывал глаза, и снова передо мною стояла эта смертоносная скала. Я попытался руками ощупать свою спину, но любая попытка засунуть под спину руку вызывала приступ страха, смешанного с болью, отвратительный коктейль. Я закрывал глаза, пытаясь игнорировать гуд тела. Казалось, будто боль захлёстывает меня целиком, болели руки, туловище, грудь, лицо и кожа. Да, даже кожа причиняла если не страдание, то неудобство. Хотелось всё с себя сорвать и этим самым заодно избавиться от боли, казалось, это мне должно помочь. Я почему-то вспомнил, что так умирают, когда замерзают от переохлаждения. Тогда человеку становится невероятно жарко, и он скидывает с себя остатки одежды и за минуты угасает. Я попытался через бред почувствовать, не замерзаю ли я, точнее, не является ли боль чем-то вроде жара, может быть, мне вовсе и не больно, а скорее жарко, может быть, на лице моём не капли от дождя, а капли пота. Я не мог понять, но попытался поправить куртку друга, хотя навряд ли она съехала, ведь я не шевелился, а мне этого хотелось: я полагал, что изменив позу, я хотя бы наполовину смогу снизить боль, но попытки изменить положение тела вызывали ещё больше боли, и я не двигался. Когда я вновь пришёл в себя, то увидел пролетающую надо мною птицу, она летела где-то в высоте, довольно мелкий силуэт, но его хватило, чтоб понять, что смерть моя придёт в обличье птицы. Какой-нибудь стервятник подлетит и выклюет глаза, или будет щипать железным клювом мою руку, которой я буду пытаться отогнать его. Нужно будет закрыть лицо курткой, чтобы он не выклевал мне глаз или не расклевал мне губы; пускай клюёт мне руку, это не так важно. На этой мысли меня вновь накрыло волной боли.
____Я ощутил какую-то суматоху вокруг себя, но никак не хотел возвращаться в отвратительную реальность, где меня не ждало ничего кроме боли. Какие-то люди были рядом. Они что-то делали, и я решил им не мешать. Спасут они меня или убьют, мне было уже всё равно. Лишь бы не тревожили меня, лишь бы снова не было так больно.
____Потом я помню лишь обрывки: качанье на волнах, накатывающие приливы боли и сменяющее их блаженство. Я обнаружил, что я более не на траве, что надо мной не серое и пасмурное небо, а всего лишь серый потолок с горящими на нём ярчайшим белым светом люминесцентными лампами. Когда я стал хоть что-то понимать, мне сообщили, что сорвавшись, я пролетел, наверно, семь, а может, восемь метров, и упал спиной на камень, переломавший мне грудные позвонки. От смерти меня спасло лишь то, что за спиной у меня оказался рюкзак с дождевиком.