XXIV
____«Она была естественна в своей игре и оттого всегда была как бы чужда тому, что её окружало. Она была принцессой и домохозяйкой одновременно. Горячий непокорный южный нрав и тихая смиренническая мягкость. Вот вы могли бы в себе это сочетать? А в ней это жило, жило просто так, и, знаете, это ведь нерядовая банальность; отсюда, кажется мне, весь её актёрский шарм и эти роли: запоминающейся всем секретарши, любовницы, юной и неопытной, но столь очаровательной студентки, да, в свои годы она легко могла сойти за подростка, ей запросто можно было скинуть десять лет, а то и больше, но, я думаю, что это и не следует тут объяснять, достаточно взглянуть на то, как она выглядела в те годы, роли путешественницы, продавщицы ювелирных украшений, верной спутницы мужчины, скромной девушки из книжного магазина, борца за равенство, права, та роль, где видим мы её на митинге, запоминающийся кадр, не правда ли? Ну и, конечно, роль женщины, которую всеми силами пытается раздавить судьба… Она как бы воплощала в себе всё самое смелое, что бывает в женщинах — черты амазонки — и всё самое кроткое, скромное, семейное».
____Довольно любопытные воспоминания. В особенности от того, кто хорошо знал эту актрису. После такого снайперского попадания в мишень её души, о ней и говорить-то более ничего не следовало. Всю передачу можно было бы на этом и закончить, но кино-мемуары любопытнейшая вещь, и постояльцы нашего пансионата смотрят их в фойе. Я же отправляюсь на террасу, в вечер, в бурю. С веранды люди, сбившиеся вместе в холле, чтобы спрятаться от непогоды, выглядят особенно кинематографично, как будто они в фильме Джона Хьюстона, прекраснейший пример аффилиации. А я сижу у неспокойного и пасмурного моря, не знаю почему, но размышления об этой хорошо известной всем актрисе навеяли на душу мне хандру, и я стремлюсь навстречу буре вовсе не затем, чтоб умирять тоску, скорее даже я её питаю этим, вспоминая то, что было частью моего так беспощадно уничтоженного «Я». Мне кажется, что я, в отчие от многих, прожил не одну, а пару-тройку жизней. И те, другие, были мной потеряны, ушли, как эти волны, что приблизившись к моим ногам, уходят снова вглубь и пропадают там навечно; ушли, как роли той актрисы, что уже не вспомнят поколения, идущие нам на замену.
____Потоки воздуха сдувают хрупкие тела колышущихся птиц, колышущихся неуклюже и опасно, но в действительности в этом их полёте есть отвага сёрфингистов, поскольку лишь для них одних потоки воздуха имеют тот субстрат, на коем можно при умении парить. Накрапывает дождь, который называет держатель нашего пансионата drizzle. Входная дверь в фойе распахивается шумно, оттуда выбегает на веранду, а далее с неё уже куда-то в сад, с одной лишь целью — бегство, девушка, с которой я беседовал когда-то под табачный дым и тенор Ланца в задушевной темноте беседки. Мне кажется, она в слезах, а может, это дождь пролил на щёки девушки свою немую сырость. Из окон вслед за исчезающей её фигурой следят всполошённые этой сценой пациенты геронтологического кабинета. Но вот единственный, кто всё-таки не остаётся безучастным, естественно, на деле, а не только на словах, так эта девушка, что лечится от фибромиалгии. Она выходит на тропинку, попадая под порывы ветра с каплями дождя. Пожалуй, на размер великоватый бежевый свитер не очень-то хорошая защита против шторма.
____— Вы не видели, куда она пошла?
____— А что с ней? Что стряслось?
____— Она поругалась со своим парнем. Так вы видели?
____— Туда, — показываю я, — но это не очень-то хорошая идея, идти туда сейчас.
____— Почему?
____— Если вы хотите её успокоить, то дайте время ей остынуть. Пусть она хотя бы соберётся с мыслями. Так из-за чего весь сыр-бор?
____— А вы не знаете, из-за чего ругаются все молодые парочки? И даже не только молодые.
____— Из-за ерунды?
____— Ну нет, для них всё это важно. Из-за жадности. — она скрещивает руки на груди, почти что говоря моими же словами. — Кому-нибудь одному всегда хочется больше, чем есть, всегда хочется больше, чем может дать другой человек. Скажите, что вы этого не знали?
____— Знал, но вы объективировали это лучше, чем сказал бы я.
____— У молодых парочек вечно так: выглядят счастливо, а потом ругаются вдрызг.
____— Ну они ещё не такие, как мы. Им кажется, что не только серьёзны их скандалы, но и их любовь.
____— А вы считаете, что она не серьёзна?
____— А если сейчас вам кто-нибудь внезапно скажет, что вас любит, вы воспримите это всерьёз?
____— Нет, но…
____— Почему же?
____— Для любви нужно время, она не вспыхивает вот так, внезапно.
____— Это вы так считаете, а другой человек всё это чувствует иначе. Но мы ведь оба с вами знаем, что он всё это запросто переживёт. Любой из нас влюблялся, может быть, десятки раз, десятки раз мечтал и строил планы, но на это получал факсимиле «Не верю».
____— И всё это мы делаем друг с другом, — её губы в неудовольствии поджимают конец фразы.
____— Поэтому вам и не стоит туда идти, это долг её кавалера разыскивать её впотьмах.
____— Он только что уехал.
____— Как? — ничего не понимая, спрашиваю я.
____— Сел на такси с вещами и укатил на вокзал. Оставил девочку, ревущую, под дождём. Её пытались успокоить, но она в истерике выбежала из лобби, видимо, стесняясь своих чувств и того, что плачет у всех на виду.
____— Видно дело серьёзное, — произношу я уже без прежней надменности.
____— Похоже, он оставил её здесь лечиться, а сам укатил… Я вообще не понимаю, что происходит, и не понимаю людей.
____— Может быть, всему виной дождь? — я задираю голову к небу.
____— Вы думаете, погода определяет отношения людей?
____— Ну знаете, идти на свидание тёплым солнечным днём и дождливым и холодным, не одно и то же. Но лучше скажите, как вы сами, а то мы с вами скатимся до того, что будем обсуждать чужие отношения, погоду, хотя буря прекрасна, этого не отнять.
____Порывы воздуха раскачивают деревья, где-то за спиной о берег, как рехнувшиеся, бьются волны.
____— Ощущаю себя, будто меня переехал грузовик.
____— Анальгезия не помогает?
____— Помогает, но грузовик-то уже переехал, — она саркастически ухмыляется.
____Мы оба умолкаем, нам более нечего сказать друг другу. Мы вовсе с ней не стары, но за последнюю минуту успели обсудить чужую жизнь, погоду и болезни. Что сделала ты с нами, жизнь?! Наверно хуже может быть лишь то, что мы начнём с ней обсуждать прошедшую любовь.
____Она смотрит куда-то вдаль, поверх меня, а потом задумчиво так произносит:
____— Я вот вспомнила, как сама раньше ругалась со своими партнёрами. Сейчас мне это видится таким глупым, да и причины глупые, хотя, наверно, всё дело тогда было в том, что я не получала какого-то душевного тепла, которого хотела, и настойчиво требовала его от людей, которые были неспособны мне его дать.
____— Завышенные ожидания и упрёки настолько являются приметой любых отношений, что это скучно обсуждать.
____— Вам не хочется об этом говорить?
____— А какой смысл?
____— Я замечала, что мужчины почему-то терпеть не могут, говорить об отношениях.
____— А какой смысл? — повторяю я. — Обсуждения без предложений и определения путей решений кажутся деструктивными.
____— А как же обсуждение проблем? Как раз здоровые отношения и выстраиваются там, где люди всё совместно обсуждают.
____— Да, но когда они обсуждают это, говоря предметно, составляя, например, некую карту поэтапного решения вопроса, а не вот это всё: «Мне в тебе то не нравится, это не нравится…» Это же просто брань и унижение другого человека.
____— Это понятно.
____— Как раз таки и непонятно, — излишне эмоционально заявляю я, — вы часто видели, чтобы кто-то подходил с таким посылом: нам мешает это потому-то и тому-то, и для этого давай делать вот то…
____— Да, и правда тема не удачная, — делая недовольное лицо, соглашается она.
____— О чём и говорю. Вы же сейчас живёте одна, зачем вам снова окунаться в это дерьмо? А от этих дрязгов никуда не деться.
____— Ну кому-то удаётся, — не понимаю, правда ли она верит в свои слова.
____— Кому-то удаётся, — подтверждаю я, — но это не значит, что должно удастся всем. Наслаждайтесь тем, что вам ни от кого и ничего не нужно, и что никому и ничего не нужно и от вас.
____— А разве в этом счастье?
____— А что такое счастье?
____— Наверное, взаимность, какая-то романтика, когда ты кому-то нужен и тебя понимают.
____— Вы не сказали про любовь.
____— А это уже что-то сверх… но я совсем заговорилась с вами, я всё же пойду, пока совсем не промокла под дождём, да и она не промокла.
____А вот и реверс того, что ты вне всяких отношений: никто не беспокоится о том, что под дождём промокнешь ты.
____Вдруг мне становится до жути интересно, а если бы сейчас вот здесь была бы ты, причина всех моих печалей, огонёк моей любви, то ты бы стала беспокоиться о том, что я могу замёрзнуть и промокнуть?
____Ответ?
____Ответа не последует, я знаю. Удел оставшейся любви — общение с пустым пространством. Быть может, потому я так стараюсь по нему пустить строку из слов и букв, чтобы стереть немую белизну листа, который в сущности является твоим ответом. И миллионы букв я высыпаю из своих мозгов на эти сотни, тысячи листов, перелопачиваю все слова, но ни одно из них не даст ответа. А иногда я как бы в шутку даже мыслю: а была ли ты вообще, ведь всё, что было, будто бы отчерчено чертами «до тебя» и «после»? И если вырезать этот прекрасный промежуток, то жизнь моя без передышки в парном счастье приобретает цельность: взросление и следующее за ним, как неизбежность, падение в бездну экзистенциализма, преодоления себя.
____Я возвращаюсь в свой уютный номер. Сейчас мне нужно кровь из носу почитать чего-нибудь и вовсе безнадёжного, того, что соответствует и буре, разыгравшейся снаружи, и настроению моей души.
____«…Энрике Раймон Альварес Эбба уже который день с отвращением взирал на своё войско, протянувшееся по каньяде длинным хвостом, которому не было ни начала, ни конца. Он, полководец королевства, обязан был вести это войско в бой. Да, раньше он его так и воспринимал, как войско, но сейчас он видел в нём лишь кучу никчёмных подневольных людей, и с омерзением к этим людям он не мог справиться. Когда его анабасис только начинался, он ещё обманывался, пытаясь убедить себя, что есть ещё какая-то надежда, но теперь он знал наверняка, что всё их предприятие безнадёжно, знал, и всё равно вёл этих людей, потому что боялся им признаться в том, что все они умрут, ну или в лучшем случае будут разбиты, пленены и, может быть, погибнут в каменных мешках с решётчатыми окнами на небо. За это он себя и презирал, за трусость, глупость и неосмотрительность. Он думал, будто враг его там впереди, за крепостями, но на деле главные его враги были в тылу, монарх, как это часто и бывает, был отравлен архиятром, стрихнином из семян чилибухи; заговорщики поставили на трон пройдоху пасынка, и эта свора каналий всех мастей от гильдии торговцев, недовольных повышением пошлин, до министров, желающих урвать, как можно больше, ещё и смеет раздавать ему приказы. Вот только все эти приказы не смогут воскресить тот хлеб, что был безжалостно испорчен временем и сильными дождями. Ещё немного и его солдаты будут голодать, а хуже нет людей, чем недоевшие солдаты. Тогда эти мерзавцы превращаются в отъявленных скотов и мародёров. Энрике Раймон Альварес Эбба презрительно скорчил лицо, заметив крытую телегу маркитантов. Он знал, что основная прибыль шедших за его войском маркитанток вовсе не гешефт, а проституция, а потому рассчитывать на то, что они выручат его людей припасами, не приходилось, но даже эти потаскухи вызывали жалость, ведь заработок этих женщин был невелик, конечно, больше, чем где-либо, но достигался он отнюдь не щедростью платящих, а сугубо их числом, солдаты никогда не отличались щедростью, да и с чего бы, если жалование их было грошами, а пока ещё в их армии была хотя б какая-нибудь дисциплина, то за мародёрство полагалось двести пятьдесят шпицрутенов, то наказание, которое здесь было введено им лично, на деле позаимствованное из мемуаров его деда, верноподданного другого королевства. Ничтожнейшая из профессий — думал он — быть солдатской проституткой. В столице некоторые девицы за аналогичную работу, правда, принимая кавалеров более ухоженных, чем грязные, нестираные солдаты, воняющие запахом мочи, жили на широкую ногу, умудряясь даже скопить некоторое подобие состояния, а сколько всяческих подарков они могли иметь, если становились содержанками богатых бонз или хотя бы просто завязывали с ними отношения чуть большие, чем просто проститутка и клиент. Он поймал себя на мысли, что жалеет их. Он думал, это чувство к нему никогда не придёт, но, оказалось, он стареет, становится сердечнее, а в этом гнусном деле это плохо. Он видел пред собою, позади себя, всех этих юных сопляков, которых лживая продажная империя здесь собрала, чтобы вести на бойню. Кого ему доверено из них слепить, из юных, необученных деревенских парней? Кого он должен из них сделать? Грубых и беспощадных убийц и насильников! Им это поможет выжить на войне, но дальше что? Зачем им мирная семейная жизнь после ада и кошмара? Да, он их научит убивать. Вот только если он научит. Он видел перед своим взором поле… снова видел поле, все поля, что довелось ему видать. И в поле видел тех парней, которые лежали там в полыни. Их груди, что перед отправлением обнимали матери, их груди, на которые девушки опускали руки, их груди, на которые рассчитывали в старости отцы, лежали там в траве и гордо вздымались вверх, но вовсе не от распирающего их чувства или патриотизма, а от трупной эмфиземы. Раньше было проще; проще на всё это смотреть, а сейчас от всех этих видений ему стало тошно. Он сплюнул и попал на своего коня. Но они не проходили, измаранные липкой кровью лица, пожухшие, остекленевшие глаза, сухие и распахнутые к небу рты; их рты, раскрытые среди прекрасных летних трав. Колокольчики, душица, в последнем крике не закрытые их рты, чабрец, девясил и лён, пустые рты, безмолвные, лаванда, дрок, набитые землёю рты, фенхель, базилик, приправленные мелиссою рты. И после этого всего они действительно ждут от него победы? Этот ублюдок, что на троне, и так уже, по сути, победил, прикончив отчима чужой рукой, а эти парни, что идут колонной, никогда не смогут победить, не то чтоб им не одержать победу над врагом, пожалуй, они смогут это сделать, но даже те, кто не останутся лежать в полыни, всё равно потерпят поражение в бою даже не с жизнью, а с чем-то человеческим, каждый с самим собой, быть может, со своей душой. Так зачем же он, понимающий всё это, участвует в этом омерзительном спектакле? Возможно, потому что он отнюдь не наступает, а бежит, бежит от города, в котором всё оставил, бежит туда, где, кажется, он может себя применить, бежит, надеясь обрести покой и дело, бежит от самого себя, бежит от размышлений и людей, бежит от гнусной власти, от старости бежит, и от того, каким он мог бы быть, когда бы он не стал мерзавцев, дирижёром смерти. Он вновь себя поймал на мысли, что хочет проиграть, чтобы его убили, чтоб пасть на поле боя, что б его забыли, оставили в покое навсегда. И пусть тогда уж катится к чертям вся эта сволочь: король, министры, гнойная столица, его родня, солдаты армии и потаскухи, тупой народ, глухие боги, его наивные, несбывшиеся грёзы, артрит и даже ощенившаяся перед его отъездом сука — никого не жаль.
____К нему подъехал адъютант, о чём-то справиться, втолковывал ему какую-то очередную из проблем, а он никак не мог вникнуть в суть дела, потому что думал о некотором сходстве слов. Ему казалось, существует некоторая связь между адъютантом и адюльтером; и, вероятно, потому он думал, этот адъютант его предаст, когда представится удобный случай. Погасло солнце, они встали на ночлег, от речки веяло холодной сыростью; Энрике Раймон Альварес Эбба подумал, что пробудь они здесь несколько ночей, то непременно от этой сырости сгниют. Хотя чего уж им бояться, если и без этого в их душах поселилась гниль: гнилы их помыслы, желания, их цели, гнилы воспоминания, что сыплются в труху, гнила империя, гнилой монарх, последнего он просто ненавидел, гнило оружие, гнила их кровь, гнила их трусость, жажда крови, их месть, гнилы их боги, даже небо, что над головой гнилое, оно же непременно будет радостно сиять и улыбаться голубым простором, когда они сойдутся в битве, чтобы резать и стрелять. Он снова сплюнул и попал на свой рукав.
____Всю ночь он не мог заснуть. Эта ночь никак не заканчивалась. Он ворочался с бока на бок, отхлебнул кислого притворного вина, которым снабдил их войско интендант, по-видимому украв немало на закупке, сел на своё походное ложе и в тот час, когда уставшие и обнаглевшие от долгого пути надравшиеся солдаты в заблёванных кителях возвращались в свои палатки, а потаскухи тряпками стирали сочащуюся из них сперму, Энрике Раймон Альварес Эбба достал походный нож и перерезал себе вены».